Массовая культура

Массовая культура

Краткая версия

Род: Религия самоспасения
Виды: Массовая наука, Лженаука, Кино
Противопоставление: Искусство
Синонимы: Теология театра

культура массового человека, вид гнозиса, способ познания, овладения второй реальностью. Составная часть религии самоспасения, современный аналог теологии театра. Разновидность пропаганды. Противоположна искусству.

этимология

Масса — лат. massa от греч. μᾶζα – тесто. Культура - от лат. cultura – возделывание, уход, разведение, воспитание.

определение

Культура массового человека, разновидность пропаганды, то есть идеологического приказа, односторонней неинформативной коммуникации. В массовом обществе Нового времени массовая культура осуществляет тотальную безыдейную индоктринацию и выражается в сочетании несочетаемого и профанации.

Массовая культура рождается в эпоху Нового времени (кон. XVIII — XIX веков) одновременно с массовым обществом, новым бизнесом и средствами глобальной информации и коммуникации. Ключевую роль в возникновении массовой культуры играют европейские столицы — Париж, Вена, Лондон, а на американском континенте — Нью-Йорк и Чикаго.

Массовая культура — побочный продукт создания деятелями подлинного искусства общенациональной культуры в возникающих национальных государствах. Массовая культура возникает как «плохое» искусство, то есть якобы служащее для развлечения низших классов, а на самом деле — для всякого массового человека, к какому бы социальному слою он ни принадлежал.

На протяжении всей истории массовой культуры ей всегда сопутствует контркультура в качестве мнимой альтернативы.

Массовая культура находится в одном ряду таких явлений Нового времени, как массовая религия, массовая политика, массовая наука и образование. Все эти явления объединяет одна общая религия: религия самоспасения и противозаконного самоисследования.

Массовая культура, как и другие стороны идеологии, не ставит вопрос выяснения истины или воплощения красоты. Отсюда основной закон массовой культуры: «Выяснить, чего хотят люди, и затем дать им это». Было бы неправильным считать массовую культуру лишь средством для внушения тех или иных идей. Сама структура массовой культуры внушает человеку идеи самодостаточности и самоспасения.

Как констатировал Константин Леонтьев, массовая культура заменяет собой не только высокое искусство. Она совпадает до неразличимости с идеологической пропагандой, с софистикой вместо философии, и массовой религией вместо неотмирной религии Христианства. Всем этим массовая культура разрушает христианское государство:

«Аристократические пышные наслаждения мыслящим сладострастием, "бесполезной (!) отвлеченной философией и вредной изысканностью высокого идеального искусства", эти стороны западной жизни, унаследованные ею или прямо от Эллады, или через посредство Рима времен Лукуллов и Горациев, утратили свой прежний барский и царственный характер и приобрели характер более демократический, более доступный всякому и потому неизбежно и более пошлый, некрасивый и более разрушительный, вредный для старого строя».

Содержанием массовой культуры служит светская мистика, то есть магическое очарование и разочарование вот этим наличным миром, внеразумным и внеморальным, опьянение жизнью в ее течении и необъяснимой случайности. Гностическое опьянение носит фундаментально политический характер.

В массовой культуре мы встречаем обработку всех мифов Нового времени, в том числе основополагающего мифа об абсолютной свободе человека. Мистика времени, мистика пространства, мистика коллектива и мистика антиномий группируются в массовой культуре в два основных блока: мораль (борьба с христианской нравственностью) и религия (замена Христианства религией самоспасения).

Массовая культура, как и идеология, создает нового человека, то есть воспитывает людей, которые способны жить без истины, так что ими можно управлять с помощью лжи или истины в качестве лжи. Это те, кто «не принял любви истины для своего спасения, и поэтому поддается всякому неправедному обольщению» (2 Фес. 2:10).

массовая культура как языческая «теология театра» и ее место в системе Нового времени

По объяснению блж. Августина, в языческих обществах политическая теология (theologia civilis) существовала в связи с двумя другими частями языческого учения о богах: философской теологией и теологией театра (theologia mythica) .

В массовых обществах XIX-XXI веков, возникших из разрушения христианских государств, идеология играет роль политической теологии, богословский модернизм – роль философской теологии, а массовая культура – роль теологии театра. Идеология, модернизм и массовая культура вместе составляют одну целостную религию самоспасения и противозаконного самоисследования.

В посюстороннем коллективном самоспасении состоит религиозная суть политики, несовместимая с Христианством. Соответственно, политика является официальным и общеобязательным культом массового государства, затрагивающим человека с внешней стороны (то есть полностью, поскольку у массового человека есть только внешность). Модернизм — как философская теология — объясняет общественной элите, как дело обстоит «на самом деле»: то есть учит неверию или сомнению в истинах Христианства. А массовая культура внедряет идеи самотождества и самоспасения в души людей через зрелища, которые также носят культовый светский характер.

миф об абсолютной свободе человека

Миф об абсолютной свободе человека возникает в немецком идеализме нач. XIX века. Это основополагающий и окончательный миф Нового времени, поскольку он призван устранить все остальные мифы и разрушить всех «идолов». Вместо этого устанавливается лишь один «абсолютный» идол — человек.

Абсолютно свободный человек, он же новый или массовый, «человек толпы» или сверхчеловек, вождь или идеолог, воспитывается через участие в массовой гностической политике и через потребление продуктов пропаганды и массовой культуры. Такое участие в жизни общества представляется религиозным — в мирском смысле — долгом личности.

Абсолютно свободный человек широко представлен в продуктах массовой культуры, которая, в свою очередь, является мощнейшим орудием для выковывания нового человека. Образ либерального Супермена, культ коммунистических, национал-социалистических вождей и героев, типа Сталина или Гитлера, Че Гевары или Хорста Весселя, культ либеральных «святых», типа Ганди или Мартина Лютера Кинга – все они являются примерами нового человека и служат пропаганде антропологической революции.

Сэм Патч.

Массовый человек — это глупец в библейском и античном смысле, человек оторванный от правомыслия и праводелания. Глупость разлучает человека с самим собой, каким его создал Бог. А вот со всеми другими — массовыми людьми — глупость противоестественно сближает. Отсюда происходит характерная глупость массовой культуры. Это та самая женщина безрассудная, шумливая, глупая и ничего не знающая, которая зовет проходящих дорогою, идущих прямо своими путями: «кто глуп, обратись сюда!» (Притч. 9:13, 15-16).

Глупость человеческая безгранична, и, следовательно, наибольшая глупость оказывается наиболее всеобщей, наиболее понятной и наиболее прибыльной. Перед нами соединение в личности массового человека тоталитарного индивидуализма и либерального коллективизма.

Внутри массовой культуры возникает особый род славы. Например, один из первых кумиров массовой культуры Сэм Патч прославился своими прыжками в водопады, заслужив всеамериканскую известность уже в нач. XIX века Патч первым доказал, что в массовом обществе знаменитым может стать каждый, то есть каждый глупец.

К такому же роду глупости относится самоконструкция и саморазрушение человека посредством пластических операций, татуировок, пирсинга, да и вообще мода как таковая.

массовая культура и политика

Массовая культура неотделима от политики, поскольку в гностических идеологиях политика – это практическая деятельность по имманентному самоспасению, бессознательное подчинение массового человека власти идеологической конструкции.

Будучи пародией на Христианство, которое непоколебимо и неопровержимо в своей неотмирной и вечной Божественной основе, идеологии непоколебимы за счет опоры на политику и неопровержимы в своей опоре на ложь (пропаганду и массовую культуру).

Поэтому столь тесными оказываются отношения массовой культуры и пропаганды. Массовая культура внедряет в сознание не только информацию, но и ее интерпретацию, не оставляя, как и пропаганда, свободы понимания.

Театрализация политики была уже присуща эпохе Французской революции, когда актеры стали политиками, а политики — актерами. В дальнейшем идеологи сознательно использовали массовую культуру для вовлечения населения в политику. В одной из бесед с Михаилом Калининым Владимир Ленин заявляет: «Мало религию уничтожить… надо религию заменить. Место религии заступит театр», театр, разумеется, в широком смысле слова, поскольку, по словам того же Ленина, «из всех искусств для нас важнейшим является кино».

Сталинские «писатели — инженеры человеческих душ» в Северной Корее преображаются в новую формулу: «Артисты — это воспитатели политической правильности».

Герои любимого фильма Гитлера «Пилот Квакс» (1941).

Усилия по использованию массовой культуры предпринимали и другие гностические режимы. Даже Гитлер высказался в 1938 в том смысле, что «театральные представления — это необходимые иллюзии для масс. Маленький человек и так знает достаточно о серьезной стороне жизни».

В выступлении перед деятелями кино 28 марта 1933 Геббельс заявляет, что фильмы призваны сыграть важную роль в культуре нацистской Германии. Четыре фильма, которые произвели на Геббельса наибольшее впечатление — это «Броненосец Потемкин», «Анна Каренина» (с Гретой Гарбо), «Нибелунги: Зигфрид» (фильм Фрица Ланга, 1924) и «Бунтовщик» (немецкий фильм 1932). ««Броненосец Потемкин» — несравненное явление по своей убеждающей силе. Любой аполитичный человек, который посмотрит этот фильм, станет большевиком», - утверждает Геббельс.

Афиша фильма «Броненосец Потёмкин» (СССР, 1925).

В качестве министра пропаганды Геббельс руководил кинематографом таким образом, что пропагандистских фильмов было весьма немного, хотя пропаганда присутствовала в каждом киносеансе в виде документальных фильмов и выпусков новостей.

Из 1097 художественных фильмов, снятых в нацистской Германии с 1933 по 1945, лишь 1/6 имела прямое политическое содержание. Это были фильмы заказанные государством (Staatsauftragsfilme). Такие фильмы официально характеризовались как «фильмы с тенденцией» (Tendenzfilme).

Из напрямую спонсированных национал-социалистами художественных фильмов можно отметить: «Германин — история одного колониального акта» (1943), направленный против британского колониализма, «Парацельс», где пропагандировался принцип подчинения фюреру. «Иммензее» (1943) и «Жертва» (1944) были посвящены принципу «крови и почвы», а «Молодые орлы» (1944) — армии будущего.

Из общего числа национал-социалистических кинофильмов почти половину составляли романтические истории, оперетты и комедии, и еще четверть — драмы, криминальные или музыкальные. Со стороны Геббельса это был рассчитанный прием в духе массовой культуры: людям давали то, чего они хотят.

Геббельс оправдывался тем, что сами немцы — это «живой национал-социализм», и их не нужно дополнительно обрабатывать идеологически. Нацисты не без основания считали, что «невинные» развлечения выгодны режиму, поскольку позволяют забыть о бедствиях и военных поражениях. Фильмы были также очень важны как средство обратиться к аполитичной аудитории, поскольку радио и пресса ассоциировались с госпропагандой.

Плакат «Вся Германия слушает Фюрера на Народном радио», 1933.

[Пропаганда]] и массовая культура и подкрепляют существующие убеждения людей и в то же время их меняют. Как замечал Геббельс, даже самое «невинное» развлечение «может служить нации, укрепляя, развлекая, расслабляя, помогая пережить драму обыденной жизни. Мы не хотим подавлять производство ежедневной порции маленьких развлечений, предназначенных, чтобы побороть скуку и трудности жизни. Мы не хотим все время посвящать политике. Мы слишком веселы и артистичны для этого» .

В целом эта государственная политика была весьма успешной. Монопольный контроль сделал немецкое кино весьма прибыльным, а число кинозрителей увеличилось с 1933 по 1942 в 4 раза.

В национал-социалистической массовой культуре не менее важную роль играло радио. К началу войны 70% немецких семей имели радиоприемник — больше, чем где бы то ни было в мире. Национал-социалисты популяризировали коллективное слушание радиопередач вместе с соседями, коллегами по работе и т. п., что должно было победить «анархический интеллектуализм индивидуума» и заменить его «духовностью общины». Такое прослушивание радиопередач было призвано создать «церковную» атмосферу в коллективе.

В либерализме политика непосредственно совпала с массовой культурой, поскольку в либерализме наиболее полно отразился миф об абсолютной свободе человека. Как поп- и рок-музыка одинаково понятна в Нью-Йорке, в Москве и на Новой Гвинее, так и либерализм не имеет различных пониманий, представляя собой максимально доступную глупость. В этом одна из причин победы либерализма над остальными массовыми гностическими идеологиями.

эстетика обыденного

Массовая культура и отраженная в ней эстетика современности обычно толкуется как проявление рационализма, машинного обесчеловечивания или, напротив, иррационального бегства от реальности. Эти противоречащие друг другу объяснения хотя и верны, но не охватывают явление массовой культуры до конца.

Религия самоспасения состоит в опоре на тленное и неподлинное. Уже у Монтеня мы наблюдаем эту попытку опереться на преходящее: на пестрый и текучий характер человека. У Бодлера, предлагавшего художнику современной жизни обратиться к повседневности, а позднее у Георга Зиммеля, Анри Бергсона и Вальтера Беньямина, «дух современности» ассоциируется с неуловимым и динамичным переживанием городской жизни и потребительской культуры.

Самотождественное жизнетворчество массового человека разрушает границу между теорией и практикой, верой и преходящей «реальной» жизнью не только в «низких» развлечениях, но и в символизме и литературном модернизме Джеймса Джойса, Марселя Пруста или Вирджинии Вулф.

Эпигон символизма и богослов-модернист о. Павел Флоренский учит: «Жизнь бесконечно полнее рассудочных определений, и потому ни одна формула не может вместить всей полноты жизни. Ни одна формула, значит, не может заменить самой жизни в ее творчестве, в ее еже-моментном и повсюдном созидании нового. Живой религиозный опыт, для него, это единственный законный способ познания догматов».

Эстетизация богослужения в «литургическом богословии» о. Александра Шмемана служит той же цели – смешать Истину и жизнь в одном таинственном беспорядке. Для о. Шмемана Божественная литургия становится явлением мистической массовой культуры.

Массовая культура привлекает массового человека сочетанием необычного (сенсация, шок) и обычного (воспевания обыденной текущей жизни). Такие популярнейшие телевизионные жанры как сериалы, реалити-шоу, новости, ток-шоу стремятся не только поразить зрителя, но и утвердить его самотождество, растворенность в потоке обычной жизни.

Убийство президента Кеннеди — сенсация, растворенная в обыденности нью-йоркской подземки.

В 30-е гг. XIX века новая массовая печать Европы и США впервые начинает публиковать новости не только из мира элиты, высокой политики и культуры, но и о простых людях и о местных событиях, которые ранее считались не заслуживающими внимания. Сенсации начинают возникать прямо из обыденной жизни. Современник этого переворота задавался риторическим вопросом: «Новостная пресса — разве это не жизнь, вся жизнь?»

В 1872 французский энциклопедический словарь Ларусс впервые помещает словарную статью о новостной прессе (fait divers):

«Газеты искусно группируют и регулярно публикуют разнообразные истории, которые ходят по миру: маленькие скандалы, транспортные происшествия, ужасные катастрофы, самоубийство влюбленных, сообщения о трубочисте, упавшем с крыши, вооруженные ограбления, публичные казни, наводнения, пожары, таинственные похищения людей, людоедство».

Ленин призывал советских газетчиков: «Поменьше политической трескотни. Поменьше интеллигентских рассуждений. Поближе к жизни. Побольше внимания к тому, как рабочая и крестьянская масса на деле строит нечто новое в своей будничной работе».

Как позднее Геббельс, Ленин учит: «Поменьше политики. Политика «прояснена» полностью».

Ставшая нарицательной «бульварная культура» возникает в XVIII веке и становится глобально известной благодаря парижским бульварам. В бульварной культуре толпа становится одновременно зрителем и актером в универсальном театре «подлинной жизни».

«Летний вечер на Парижских бульварах». The Illustrated London News, 10 июля 1869.

Ванесса Шварц отмечает, что «парижские кафе вынесли столики на улицу и таким образом поместили человека в центр преходящего и постоянно меняющегося зрелища: толпы. Перед глазами посетителя кафе мир превращался в шоу, одновременно размывая границу между зрителем и зрелищем».

В массовой культуре культивируется наслаждение и банальностью повседневной жизни, и ее сенсационностью. Так, во втор. пол. XIX века парижский морг ежедневно привлекал тысячи зрителей, рассматривавших неопознанные трупы, обнаруженные в Сене и на улицах города. Обнаженность смерти становится в массовой культуре модным времяпрепровождением, фактом культуры, средством воспитания нового человека, соединенного с другими особыми узами соучастия и сопричастности. Этому же служит спорт, с его племенным патриотизмом.

Массовая религия и, в частности, лжемиссионерство, идет тем же путем. Она овнешняет веру, то есть то, что может быть только внутренним. В том же духе сектантский, и порожденный им бизнес-тренинг, делает коллективным то, что может быть только личным.

вторая реальность

В либеральном и тоталитарном обществах одинаково действует запрет на суждение об Истине, на доказательства и на убеждение в Истине. И такое отрицание разумного рассуждения необходимо влечет за собой безумное самозабвение потребителя массовой культуры.

Для фундаментальной дезориентации человека массовая культура употребляет магические приемы, которые приводят не только к забвению о привычных обстоятельств жизни, но и к замене обычного странным и необычным.

Пхеньян, занавес в Большом театре, изображающий сцену из революционной оперы «Истинная дочь партии».

В массовой культуре человек погружается в ту реальность, которую же сам и творит и с которой без остатка совпадает. Абсолютно свободный человек творит мир, которого желает, и это та же реальность падшего мира, однако лишенная физических препятствий, все еще омрачающих жизнь подлинную. Так возникает вторая реальность, дублирующая обычную жизнь как сон или опьянение, характерным примером которой является Диснейленд.

Вторая реальность массовой культуры — это сон человека, в котором он лично погружен в свою частную беззаконную жизнь. И этот сон отрывает человека от подлинной реальности вечной и неизменной Истины, от того подлинно общего, что объединяет людей, «не имеющих здесь постоянного града, но ожидающих будущего». Гностическое опьянение делает массовую культуру и отражением общественного беспорядка, и одной из причин, порождающих этот беспорядок.

Как пишет Эрих Фогелен:

«В классической и в Христианской этике первая добродетель – Мудрость (sophia или prudentia), поскольку без адекватного понимания структуры действительности и условий человеческого существования невозможно нравственное действие с разумным соответствием целей и средств. В мире гностической мечты, напротив, непризнание реальности есть первейший закон. В результате, поступки, которые в реальном мире считаются морально безумными из-за их реально пагубных результатов, в мире мечты будут считаться нравственными, поскольку в вымышленном мире они должны были привести к совершенно иным результатам».

«Творимая легенда» повседневной веселой масс-культурной жизни — мнимая, неподлинная. Массовая культура продает своим потребителям гностическую мечту, то есть предлагает действовать в мире реальном так, как будто он является вымышленным.

Внутри второй реальности нет никаких проблем, мучающих мир реальный, да и вообще там нет никаких проблем морального или интеллектуального плана. У этого мира есть лишь одна проблема – он не существует, и не существует именно в той мере, в какой в нем отсутствует все понятное и осмысленное. Причем это относится не только к «розовым» мечтам, но и к мрачным и извращенным фантазиям контркультуры.

Многоделание и многознание глупца — вот корень ненасытной жажды деятельности и развлечений, охвативших массового человека. Он бесконечно совпадает сам с собой, безгранично поклоняется самому себе. Отсюда не только ненасытная жажда мнимого знания, но и активизм, рождающийся из желания действовать в первой реальности как во второй. Это естественно разрушает любой порядок в реальности.

Св. Иоанн Кронштадтский говорил в 1901:

«Удивительная болезнь явилась нынче, - это страсть к развлечениям. Никогда не было такой потребности к развлечениям как нынче. Это прямой показатель того, что людям нечем стало жить, что они разучились жить серьезною жизнью, трудом на пользу нуждающихся и внутреннею духовною жизнью. И начали скучать! И меняют глубину и содержание духовной жизни на развлечения! Какое безумие! Точно дети, лишенные разума! А между тем развлечение — это уже общественный порок, уже общественная страсть! Вот куда должно направить пастырям свои силы, они должны внести в жизнь утраченное ею содержание, возвратить людям смысл жизни. Но, конечно, пастыри должны сами себя к тому подготовить…

Пастыри должны от этих пагубных развлечений охранять и наш народ. Он пока не знает еще развлечений: народ знает честный, здоровый труд, он знает праздник, - день отдыха и молитвы. А ему вместо отдыха предлагают развлечение, часто нескромное, вредное!» .

фильм «Партийный билет»

Характерным примером второй реальности является советский фильм «Партийный билет» (1936), посвященный разоблачению «врага народа», действовавшего под чужим именем. Фильм Ивана Пырьева рисует картину тотальной подозрительности, необычайно убедительно иллюстрирует тезис, что врагом может оказаться каждый. В то же время фильм обличает всех персонажей и зрителей в постоянно недостаточной бдительности.

Пырьев не только хочет внушить эту подозрительность всех ко всем: партийцев к беспартийным, и беспартийных к партийцам, жены к мужу и т. д., - но стремится разрушить любые границы частной жизни, устранить дистанцию между зрителем и киноповествованием. Реальность человеческих отношений оказывается ложью, и заменяется единственно истинной идеологической «правдой» в финальной сцене, где героиня разоблачает в своем муже классового врага.

«Партийный билет», сцена разоблачения.

Пропаганда в фильме Пырьева побеждает жизнь и заменяет ее собой. Классовый враг, по словам режиссера, «становится совершенно реальным». Рецензия в «Кино-газете» отмечает эту особенность «Партийного билета»: «Этот реалистический фильм является частью реальности, самой жизнью». Советский режиссер Фридрих Эрмлер признавался своему коллеге Леониду Траубергу: «Я посмотрел этот фильм, и теперь больше всего боюсь за своей партбилет: а что если его кто-нибудь украдет? Ты не поверишь, но я и по ночам проверяю под подушкой: на месте ли мой партбилет».

Утрата контакта с реальностью Истины и веры приводит к тому, что мысль и язык более не соединяют человека с подлинной жизнью. Мысль и язык начинают жить своей независимой жизнью, и тогда вторая реальность совпадает с тотальной большой ложью. Эта вторая реальность может быть названа чистой и концентрированной глупостью, и она оставляет человека ни с чем, только с пустыми лозунгами и словесными клише.

К таким клише, лежащими в основе мифологии Нового времени, относится например лозунг Бенджамина Франклина «Время — деньги», уравнивающий в духе мистики времени жизнь, потребление и прибыль.

В массовой культуре происходит потребление продуктов и образов этих продуктов, когда реальное и вымышленное теряются одно в другом. Массовая потребительская культура живет в мире рекламных образов. Эта чрезвычайно легкая и беспрепятственная работа коллективного воображения создает новые смыслы потребления и нового потребителя, коллективно участвующего в потреблении в особых площадках — супермаркетах и т. п.

Массовой культуре присуща магическая завороженность новизной, причем этим новым всегда оказывается именно вторая реальность, и никогда — первая. Удовольствие от переживания современности состоит как раз в коллективном участии в культуре, где представления взаимозаменяемы с реальностью. Жизнь становится только зрелищем, которое переживается посредством медиа-образов, а не непосредственно.

Массовая культура в целом — это особое и по-особому победительное средство масс-медиа, в котором наступило тождество того, что говорится, и самого процесса говорения. Это такое тождество формы и содержания, которое выражается не в гармоническом соотношении или связи, а в прямом совпадении двух вещей в одно и то же.

Реальность отражается в массовой культуре, а массовая культура — в реальности, и так дальше по замкнутому кругу.

тотальность

В концепцию высокого искусства изначально было заложено различие между реальностью и искусством. Искусство осмысливается философами и художниками как отражение реальности и подражание ей. Отсюда концепции мимесиса (подражания) и катарсиса (очищения через сопереживание).

В массовой культуре и пропаганде подлинная жизнь считается второстепенной по отношению к реальности вымышленной. Здесь уже не идет речь о мимесисе, поскольку в массовых ритуалах самосозидания и самодостаточности создаются утопические варианты реальности, то есть «сама жизнь». В массовой культуре вторая реальность заслоняет первую, так что подражание оборачивается наизнанку: жизнь должна подражать идеологическому вымыслу. В этом перевернутом мимесисе состоит светская мистическая суть таких явлений массовой культуры как мода, спорт и т. п.

Самосозидание и самоисполнение человека в политике и культуре рождается с появлением массы и массового человека, и имеет стойкую тоталитарную составляющую. Эта массовость — столь же новый продукт, как и индивидуализм, причем они совершенно не исключают друг друга, как ясно из антиутопий Замятина, Хаксли и Оруэлла.

Массовая культура отражает социальные, экономические и политические перемены, происходящие с конца XVIII века в духе свободы, равенства и братства. Но массовая культура — это и орудие, порождающее эти же перемены, разрушающее границы между ложью и реальностью. Прежде всего это выражается в мистическом переживании «жизни», «всей жизни». Это всегда тотальное переживание, которое заполняет собой все без остатка.

Массовая культура тяготеет к целостному действу, объединяющему все виды медиа и все виды искусств. В XIX веке цирк стал первым и архетипическим образцом такого интегрального действа в духе модернистской теургии или «храмового действа как синтеза искусств» .

Массовая культура тотально интегрирует все достижения искусства: классическую литературу, музыку, а также фольклор, контркультурные и маргинальные артефакты. Тотальность видна и в бесконечной повторяемости рекламы, клишированности рекламных и пропагандистских образов, в ремейках и кавер-версиях, то есть переделках известных произведений кино и поп-музыки.

Отдельные виды массовой культуры замкнуты друг на друга, перетекают друг в друга, создавая ощущение тотальности. Образ Супермена родился в эпоху романтизма (Фауст, Дон-Жуан), затем — в популярном ницшеанстве декадентской литературы кон. XIX века. В 1938 Супермен воплощается в комиксе, а из комикса переходит в мультипликацию и кино, и наконец — возвращается в полусерьезную литературу и контркультурные сочинения типа графического романа Watchmen Алана Мура.

В Северной Корее главным искусством, по ленинскому завету, является кино. Поэтому «в живую» поставленные революционные оперы точно воспроизводят кинофильмы, и затем в свою очередь распространяются главным образом в виде киноверсий.

Массовые развлечения привлекают всех, от самых низов до элиты. Так французский сериал про Фантомаса (1913 - 1914) становится культовым в кругу Гийома Аполлинера и Пабло Пикассо.

Согласно Эудженио Гарэну, «культура — это достояние не одной лишь республики ученых, она объемлет все человеческое общество, как утверждал уже Петрарка». Деятель эпохи Возрождения «Салютати подчеркивал практическое значение гуманитарных дисциплин, призванных сплачивать людей и способствовать более высокому уровню духовной жизни общества».

Крупнейший цирковой антрепренер Финеас Тейлор Барнум (1810 - 1891) формулировал это так: «Я работал для миллионов, и это единственный способ заработать миллион». По слухам, последними словами Барнума перед смертью был вопрос о сегодняшней выручке в его цирке. В некрологе «Таймс» говорилось: «Он знал, что народ — это толпа, платежеспособная толпа».

Ощущение всезаполняющей тотальности возникает от того, что массовая культура непрерывно замкнута сама на себя, повторяет и отражает сама себя.

В рамках бульварной культуры редакции парижских газет располагались, естественно, на бульварах, где сами становились центром внимания зевак. Печать инспирировала события, которые затем же и освещала. Парижские Le Petit Journal и Le Figaro организовывали и освещали скачки и парады, которые проходили перед их же редакциями на бульварах.

Тотальность массовой культуры ярко проявляется в мистике пространства, незнакомом прежним векам культе пребывания вне дома, путешествиях (желательно кругосветных), туризме.

Одежда и аксессуары в современной моде вполне сознательно делаются не «второй кожей», а, напротив, тело становится аксессуаром, дополнением к одежде. Вирджиния Вулф в своем романе «Орландо» декларирует: «Многое говорит за то, что это одежда нас носит, а не мы ее».

Тотальность массовой культуры прежде всего выражается в упоении мистикой коллектива, самодостаточного и наслаждающегося своим самотождеством. В идеологической мистике общество становится своего рода тотальной «церковью», состоящей из «благодатных» избранников. К этому же переживанию тотальности, глобальности относится миф о всеобщем равенстве, о правах человека и т. п.

Гравюра Бенджамина Франклина «Объединимся, или умрем». «Пенсильванская газета», 1754.

В новом тотальном обществе мистика коллектива состоит в поклонении коллектива самому себе, как мистической сущности. Уже у Руссо мы встречаем рецепт самообожествления и самопоклонения толпы в массовых зрелищах:

«Что же будет служить предметом (новых республиканских) зрелищ? Что на них будут показывать? Ничего, если хотите. Поставьте посреди площади шест, увитый цветами, соберите вокруг него народ, и у вас будет праздник. Сделайте еще лучше: выведите зрителей в зрелище; превратите их самих в актеров; пусть каждый видит и любит себя в других, для того, чтобы все соединялись крепче».

Новые республиканские зрелища противоположны классическому театру. Они не изменяют природу вещей и не ограничены правилами композиции или принципом достоверности. Здесь толпа должна быть равна самой себе. «Вы сами составите зрелище, - пишет Руссо, - и зрелище, достойнейшее под солнцем».

Научение посредством созерцания искусства здесь заменяется свободным соучастием в общей праздничной политической жизни.

Политика становится педагогическим спектаклем, где люди обучают сами себя общественной жизни. Этому служат политические митинги, демонстрации, парады, праздники, церемонии и ритуалы. Эти средства массовой культуры придают драматическую форму мифам и идеологиям и вовлекают народ в творение мифа как зрителя и актера в одном лице.

Например, итальянский фашизм сознательно стремился превратить всю жизнь страны в один непрекращающийся политический спектакль. В 1933 Муссолини выдвигает идею «массового театра», то есть фашистской псевдолитургии.

Итальянский фашизм прославлял все виды коллективной жизни в публичном пространстве: парады, гимнастику, спорт. Эти массовые зрелища должны были служить «пропаганде веры», укреплению духа служения общественному благу. Согласно фашистской мифологии, в этих действах гражданин становился интегральной частью народа, в котором государство живет как дух в теле.

Исследователь итальянского фашизма Эмилио Джентиле указывает: «Нация должна была стать современным божеством новой и светской религии, которая должна была проповедоваться в ритуалах и символах».

Сцена из тингшпиля.

Национал-социализм культивирует особую форму тотального театра «тингшпиль» (Thingspiel). Постановки осуществлялись под открытым небом, среди нетронутой природы. Здесь искусство должно было вновь стать культом «естественного народного духа», а театр — святилищем. Этот вид искусства, предполагалось, будет особенно близок к народу и мистическому немецкому пространству. В тингшпилях оратория, пантомима, парад и танец иллюстрировали положения нацистской идеологии и представляли исторические события из немецкой истории в виде «мифологической, вселенской, целостной сверхреальности».

В идеологии Нью-Эйдж, этого характерного явления массовой религии, мы также сталкиваемся с театром, где все актеры отражаются один в другом: «Община – это театр без аудитории, где все являются актерами, это зеркальный зал, место, где за каждым углом вы встречаете самого себя, отраженного в каждом предмете или личности».

В Северной Корее городской фольклор, театр, кино и массовые действа послужили к созданию и укреплению основополагающего мифа этого режима о Ким Ир Сене. Режим поставил во главу угла тотальное вовлечение населения в работу пропагандистской машины, когда ритуал сам формирует реальность.

Парад на центральной площади Пхеньяна, 1990-е гг.

Режим с самого своего начала воспринял приемы советской массовой гимнастики, лишь в начале внедряя ее методами принуждения, а затем используя добровольное участие. Так возник уникальный северо-корейский жанр массовой культуры «массовая гимнастика и художественные представления». События, изображаемые в кино и театре, воспроизводятся в массовых северо-корейских постановках и особенно в многочисленных репетициях перед ними. Режим таким способом создал самоотражающиеся образы на улицах и площадях, так что жители стали анонимными актерами массовки, творящими самое себя.

По словам северо-корейского художественного критика:

«Никогда мир не видел прежде сочетания массовой гимнастики и художественного представления! Коллективная гимнастика — это относительно простые и механические движения. Художественное представление, напротив, с помощью музыки и оформления освещает всю тему представления и доставляет огромное художественное наслаждение зрителям».

Северная Корея была далеко не первоисточником сомнительной образности, когда здоровое тело массового человека служит изображением сильной нации. Эта связь чисто метафорическая, заметим. Она далеко не очевидна и в светском смысле «мистична», как это уже было у «отца немецкой гимнастики» Фридриха Яна (1778–1852) или в сокольских массовых упражнениях, изобретенных Мирославом Тыршом в 1862.

Сокольская гимнастика.

Мистика коллектива служит обоснованием экклезиологии модернистов, как в случае о. Александра Шмемана, который всячески подчеркивает самотождество Церкви: «Мы и есть Церковь… мы ее составляем». Подобно теоретикам массовой культуры и пропаганды модернисты настаивают том, что во время богослужения Церковь мистически совпадает сама с собой, созерцая самое себя. Поэтому для модернизма Церковью в полном смысле слова является только данная конкретная община, потому что она одна непосредственно обозрима.

«В Евхаристии Церковь становится тем, что она есть, исполняет себя как Тело Христово», - учит о. Шмеман. Внутри этого самотождества можно обращать суждения как угодно. Евхаристия у о. Шмемана пресуществляет Церковь: «Евхаристия, претворяя Церковь в «то, что она есть», претворяет ее в миссию».

Церковь совершает Крещение, то есть крестит сама себя: «Именно здесь Церковь открывает себе самой свою истинную природу, постоянно обновляет себя как сообщество крещеных. И в свете этой существенной функции крещения — постоянного обновления Церкви».

Для о. Шмемана основополагающая истина в том, что Церковь равна себе самой: «Церковь иерархична, потому что она соборна. Она исполняет себя как собор в силу ее иерархичности. Эта основополагающая истина должна быть отправной точкой подлинно православного богословия соборов».

Церковь у о. Шмемана «исполнена веры в свою природу», а Святоотеческое Предание «обеспечивает существенное и неизменное „тождество“ Церкви, ее равенство себе в пространстве и времени».

волюнтаризм, приказ

Устранив веру в невидимое и вечное и запретив суждения о сути бытия, идеология делает невозможным общение между людьми, оставляя в качестве средства коммуникации пропаганду, то есть односторонний приказ.

Последний кадр кинофильма «Большое ограбление поезда» (1902).

Безгосударственной толпой можно управлять только с помощью бессмысленных и противоречивых приказов, сигналов, которые не несут никакого смысла: ни исторического, ни символического. Эти сигналы неясны, и являются лишь символами мистического коллективизма.

Как и христианская культура, массовая культура решает только вопросы добра и зла, «можно или нельзя», но решает прямо противоположным образом. Массовая культура и, прежде всего, реклама подразумевает: «Все делают так». Реклама отдает приказ, но это не просто повеление: «Ты должен сделать так», а наоборот: «Вот, каков ты есть на самом деле».

Частный человек, если он заражен гностицизмом, воспринимает свои суждения как всего лишь частные, а суждения идеологов как коллективные, то есть вытекающие из общественной и реальной ситуации. Соответственно, он ничего не может возразить идеологии, как, якобы, голосу самой объективности, то есть своему голосу. От масс-культурного глупца ускользает, что и те и другие суждения одинаково существуют перед лицом истины.

Идеологическая патологическая речь не есть явление иного, более общего, порядка, а манипулируемый хаос, о котором писал исследователь национал-социализма Йоахим Фест.

Йоахим Фест пишет о Гитлере, что у него «ярко проявляется полное непонимание существования идейного багажа без поддающейся политической формовке субстанции, как и в том факте, что слово для своих риторических извержений он вначале брал только тогда, когда мог ответить на полемический выпад ударом. Мысль делает убедительной не ее ясность, а доходчивость, не ее истинность, а способность разить: „Любая, в том числе и самая лучшая идея, - заявит он с той не терпящей возражений нечеткостью формулировки, которая была так характерна для него, - становится опасной, если она внушает себе, то является самоцелью, хотя в действительности представляет лишь средство для таковой“. В другом месте он подчеркивал, что в политической борьбе насилию нужна поддержка идеей, а не наоборот, - и это весьма примечательно».

Холизм, как миф единства, является несостоятельным и просто бессодержательным. Он действенен только в том отношении, что разрушает все понятийные перегородки. Так разрушают человеческое сознание, чтобы его поработить, чтобы им управлять. И управление сознанием в этом смысле не руководство в каком-то направлении или во имя какой-то осознанной цели, а внутренне праздное суждение: «Надо, во имя абсолютного единства соединимся. Не надо, во имя того же единства произведем революцию».

Когда разрушены перегородки в сознании, то человек становится в одно и то же время неуправляем и управляем. Он неуправляем с помощью понятного, но очень легко управляем с помощью непонятного, и даже полностью бессмысленного. Он начинает улавливать тон речей, но не их смысл или бессмысленность.

Таким образом, идеология открывает возможность управлять людьми с помощью лжи или истины, в которую сам идеолог не верит. «Как демоны могут обладать только теми, кого прельщают обманом, так точно и люди-правители – конечно, не справедливые, а подобные демонам – то, что знали за ложное, выдавали народу от лица религии за истинное, связывая его через это как бы более тесным гражданским союзом, чтобы подобно демонам повелевать покорными» .

Однако истина не поддается такому освоению, и управление людьми превращается в манипуляцию пустыми формулами и лозунгами.

наглядность, «иконы» массовой культуры

Наглядность и обозримость мира не является очевидной, а была достигнута и обретена в ходе борьбы с миропорядком.

Дарвинизм и гегельянство предлагают наглядную – вплоть до карикатурности – картину, и ею только и ограничиваются, не заботясь о том, что наглядность не только не равнозначна понятности, а даже скорее наоборот. Перед нами не концепции, а мультфильмы. В качестве картинок они наглядны и приятны для глаз, но как биологические и философские учения вовсе недоступны для понимания.

Таким образом, наглядность – отождествляемая иногда с работой воображения – эмансипируется от понятности и ставит себя на ее место. Массовая культура услаждается этой наглядностью.

Это гностическое околдовывание наглядностью, и, следовательно, обращение к наглядности человеческого тела как самоценному образу – это акт сверхчеловеческого бунта. Характерные образы массовой культуры — насилие и порнография — это также нерасчленимые и самодостаточные «иконы» Антихриста.

Массовая культура совершенно не символична. Осмысленности здесь противопоставляется наглядность, достигающая своего предела в порнографии и садистском изображении насилия. Это только то, что изображено, и более ничего. Так можно сказать только об «иконописи антихриста», как назвал порнографию о. Серафим (Роуз).

«Художественный предмет, - пишет Алексей Лосев, - уже давно получил для Петрарки самостоятельное значение и обладал у него самодовлеющей созерцательной ценностью» ^:224.

Согласно Алексею Лосеву:

«Средневековый иконописец мало интересовался реальными пропорциями человеческого тела, поскольку тело было для него только носителем духа; гармония тела заключалась для него, скорее, в аскетической обрисовке, в плоскостном отражении на нем сверхтелесного мира. Однако „Венера“ Джорджоне представляет собою полноценное и самоудовлетворенное и притом женское и даже еще и обнаженное тело, которое хотя и является созданием Божьим, но о Боге уже нет никакого разговора. Здесь уже полноценное, естественно гармоническое и прекрасное человеческое тело, требующее к себе также и специфического внимания» ^:54.

С образами работают не только деятели массовой культуры, но и политики. Например, «миф» у Жоржа Сореля (1847-1922) — это тело образов, способных подвигнуть массы к действию. Требовать от мифов правды абсолютно бессмысленно, учил этот теоретик анархо-синдикализма. Миф — это эффективный лозунг и имидж, безразлично истинный или ложный. Главное, что миф возбуждает воображение масс и заставляет людей кристаллизовать свои надежды и страхи.

В образах массовой культуры символически вручает человеку его мечту. Эти образы желаемого и ожидаемого используются для многообразной манипуляции. Как формулировал это создатель пиара Эдвард Бернейс (1891-1995), «наука» массового убеждения состоит в манипуляции общественным мнением, исходя из глубочайших желаний и культурных предпочтений людей. Самые эффективные пиар-кампании используют темы пищи, пола и страха за безопасность и социальный статус.

В массовой культуре во всех идеологиях критерии просты и понятны, но не всегда как-либо сформулированы. Так, либерализм и национал-социализм лишь в самых общих чертах определяют свою художественную политику, но это и ненужно, если идеология оперирует цельными образами, не поддающимися анализу.

Нацистское руководство в духе характерной иррациональности давало лишь самые общие критерии того, «что необходимо национал-социалистическому движению в его борьбе за Германию».

В речи о культуре 23 марта 1933 Гитлер выдвинул «кровь и расу» как центральные «источники художественной интуиции». Деятелям искусства внушались идеологические клише: Volk (нация), Blut (кровь), Rasse (раса), and Heroismus (героизм). Господдержка оказывалась таким темам как «битва», «верность», «жертва», «миф почвы», «вожди», «кровь» и «раса».

Советская пропаганда заключалась в рациональном объяснении политики партии, призывах к героическому самопожертвованию и к классовой вражде. При этом, начиная с 1930-х, последние две темы выдвигаются на первый план. В этом смысле показательные процессы не только пропаганда и политический террор, это еще и медийное, транслируемое зрелище, овеществляющее идеологического врага.

«Поезд будущего», 1930-е гг.

Рекламные образы изменяют собой социальные связи в массовом обществе, они одновременно служат и символами общности, и символами аномической разобщенности, когда современный горожанин воспринимает себя одиноким внутри толпы.

Машина, в этом смысле, является самым характерным продуктом Нового времени. Ведь что такое технология, как не действие человека, конкретное и единичное действие. Поэтому одна только машина не символична в подлинном смысле. Это псевдоикона, неразложимая в своей бессмысленности. В этом состоит и пресловутый машинный смысл современной цивилизации, а отнюдь не в безличности, упорядоченности и целесообразности.

В той же мере обозрима и статистика, которая организует и промышленность и бизнес, и развлечения. Характерным в этом смысле является спорт, который не только предлагает красивую картинку, но и является чудом статистики. Уже в 1860 Генри Чэдвик изобрел «box score» (сводку результатов) для бейсбола, положив начало спортивной статистике.

средства массовой коммуникации и информации и массовая культура

Массовая культура сама по себе является средством массовой информации, и поэтому она не нуждается в посредничающем звене в виде культуры. Массовая культура ставит знак равенства между культурой и варварством, между смыслом и бессмыслицей, Христианством и язычеством. Она проникает во все страны и во все племена, культурные и дикие, как бы «сбоку», из «четвертого измерения». Это «четвертое измерение» называется Историей, или, точнее, концом Истории.

Массовая культура и средства массовой информации и коммуникации неслучайно возникают в одно и то же время — в сер. XIX века. Вместе они служат новому унитарному государству, обеспечивают его управляемость в специфическом для Нового времени смысле.

Для усвоения массовой культуры не нужна работа понимания, ее определяющее свойство: скорость распространения и простота усвоения. Скорость и простота – это две стороны одной медали. Поэтому масс-медиа уничтожают все преграды сознания.

Перед мыслящим и говорящим человеком стоит выбор между разумом и добровольной глупостью: либо мы стремимся передавать информацию безошибочно, либо передавать беспрепятственно. В эпоху Нового времени человечество избрало распространение без преград, пусть даже с непоправимым ущербом для понимания.

Пределом развития СМИ будет передача абсолютно неточная и абсолютно безграничная. Массовая культура именно и представляет собой такую почти идеальную передачу «нуля информации».

Это объясняет, почему содержанием современной массовой культуры является разврат и насилие: эти два сообщения наиболее непосредственно сообщаются человеку. Они предельно очищены от сопутствующих соображений.

Поэтому столь характерной фигурой Нового времени является плут-пикаро, герой плутовского романа, успешно перекочевавший в культуру XX - XXI веков в образе Адриано Челентано.

Однообразный этикет, ставший еще в XVII веке достоянием выходцев из низов, порождает феномен Казановы, этого «хорошо воспитанного монстра», недочеловека, прекрасно умеющего себя вести в обществе.

Реклама «Величайшего шоу на Земле» - цирка Ф. Т. Барнума.

Воплощая в себе мистику промышленного и бизнес-времени, в XIX веке цирк Барнума воспроизводит новые производственные ритмы и систему устройства новой корпоративной Америки. В 1872 Барнум ставит свой цирк на рельсы, и самым тесным образом привязывает работу этого «Величайшего шоу на Земле» к тщательно разработанному расписанию. Цирк Барнума перемещался, разворачивался и сворачивался с точностью часового механизма. Сами представления, проходившие на двух или трех аренах одновременно, были рассчитаны до последней секунды.

Было бы неправильным считать массовую культуру лишь средством для внушения тех или иных идей. Сама структура массовой культуры внушает человеку идеи самодостаточности и самоспасения. Поэтому аморальность массовой культуры проявляется не только в пропаганде разврата и преступления, но и в убеждении, что СМИ есть лишь средство. Как отмечает Маршалл МакЛюэн:

«Генерал Давид Сарнофф, принимая почетную степень от Нотр-Дамского университета, произнес такие слова: „Мы слишком предрасположены делать технологические инструменты козлами отпущения за грехи тех, кто ими орудует. Продукты современной науки сами по себе ни хороши, ни плохи; их ценность определяется тем, как они используются“. Это глас современного сомнамбулизма. Представьте, что мы сказали бы: „Яблочный пирог сам по себе не хорош и не плох; его ценность определяется тем, как его используют“. Или: „Вирус оспы сам по себе не хорош и не плох; его ценность определяется тем, как его используют“. Или, опять же: „Огнестрельное оружие само по себе не хорошее и не плохое; его ценность определяется тем, какое ему дают применение“. Иначе говоря, если пули попадают в тех, в кого надо, огнестрельное оружие становится хорошим. Если телевизионный экран обстреливает нужными боеприпасами нужных людей, то он хорош. И тут я нисколько не передергиваю. Просто в утверждении Сарноффа нет ничего, что выдержало бы проверку, ибо оно игнорирует природу средств коммуникации — каждого по отдельности и всех вместе взятых — поистине на манер Нарцисса, зачарованного ампутацией и расширением собственного существа в новую техническую форму» .

Сказать, что телевидение всего лишь средство, значит сказать, что танк – всего лишь средство передвижения. Средства массовой информации – не только средства, но еще и форма организации. Они меняют не только степень нашей осведомленности – они меняют нас самих.

Проблема СМИ – это не технический вопрос, не вопрос о средстве. И любой ответ: «использовать СМИ», «отвергнуть СМИ», «смотреть телевизор», «выбросить телевизор», — не попадает в цель. Христианский долг включает в себя не только познание Истины, но и свободу не понимать лжи. Надо учиться не понимать ТВ. Такое непонимание есть продукт сознательного христианского усилия и работы, а не дар культуры или хорошего воспитания.

Борьба между смыслом и бессмыслицей невозможна. Она заканчивается, не начавшись. Если борьба идет на поле сознания, то в пользу Истины, если на поле «безразличной понятности», то в пользу лжи. И это в частности означает, что христианское сознание доступно только для того, кто христианин. Христианство — это не «средство», и поэтому в Христианство нельзя проникнуть с черного хода.

прерывность и непрерывность понимания

Массовая культура не возникла как массовая, она возникла как элитарная. Массовой ее сделало самопоклонение, которое лежит в основе нового миропонимания. Эта культура предельно сокращает дистанцию, уничтожает разрыв между сигналом и воспринимающим субъектом.

В истинной культуре нет ничего непосредственно понятного. Так, аристотелевское понятие «катарсиса» — это переживание, во-первых, очищения, а во-вторых, через сострадание и страх. Мало сказать, что в массовой культуре это очищение не происходит, поскольку в массовой культуре есть также и сострадание (мелодрама) и страх (фильмы ужасов, триллеры и т. п.). И даже можно заметить, что потребителями массовой культуры сострадание и страх переживаются более непосредственно и прямо, нежели зрителями «Гамлета». Различие состоит в том, что в массовой культуре человек остается прежним, в нем не происходит перемены, и признаком этого служит тесное и беспрепятственное отождествление зрителя с его кумирами экрана и сцены.

Реклама напитка 7-up. 1950-е гг.

Массовость и общедоступность искусства возникает не от плохого качества. Массовое искусство лишь представляет себя как второсортное, невысокое, небрежно и наскоро сделанное. Но на самом деле это лишь способ разрушить преграду между творцом и зрителем. Так и реклама, ставшая подлинным произведением искусства, выпадала бы из потока информации, останавливала бы его. При этом реклама сделана совсем не плохо. Она сделана плохо только в том смысле, что не останавливает поток жизни, не отделяет человека от этого потока.

В подлинном искусстве сохраняется разрыв между человеком и тем, что он видит на сцене, и поэтому сопереживание меняет душу человека. И в массовой культуре, как показывают и шоу, и общепринятый дилетантизм, зрители смотрят сами на себя, наслаждаясь своей коллективной самотождественностью.

Грань между непониманием и, вдруг, всеобщим приятием той или иной массовой идеи, – это грань между благодатью и грехопадением. Нужно нечто совсем особое, чтобы марксизм, либерализм или поп-музыка стали общепонятными, не были сразу отторгнуты как явное безумие.

Человеческая личность не может быть независима от Бога, но благодаря Божьей помощи личность может быть независима от окружающего зла. Такая независимость может выражаться самым разным образом: произвольным отключением от информационного потока, страданием от окружающего зла, борьбой с этим злом через его разоблачение, через его искоренение и запрет.

Идеологии предлагают нечто прямо противоположное: понимание без усилия, понимание без понимания, понимание помимо ума, без себя, помимо личности. Такого способа понимать просто не существует. Однако принявшие эти учения действительно начинают «понимать без ума», что в конечном счете и порождает культуру массового потребления.

Как говорит св. Иоанн Златоуст: «Ясно сказанное нередко проходит мимо слуха, а неясное делает слушателя внимательнее и усерднее» . Для чего же нужна такая трудность? Совершенно для того же, для чего и легкость и удобство: для воспитания души в порядке. Поэтому можно уверенно сказать, что церковнославянский язык более привлекает внимание молящихся, нежели «полностью» понятный русский или полностью иностранный именно за счет своей одновременной понятности и непонятности.

Надо отделить трудное для понимания по причине неясности слово – от непонятного по причине таинственности понятий. Если в первом случае нам поможет толкование, то во втором – нет, потому что понимание — не механический процесс, и вопрос о понимании — не технический.

Густав Шпетт уместно замечает в этой связи: «Басня о чисто механической природе понимания, на основе ли ассоциативного или какого-либо другого автоматического процесса… даже и отдаленно не рассказывает о серьезной сути проблемы».

Искусство является постижением в порядке, через исполнение специфических правил. В этом смысле природа понимания и прерывна и непрерывна. Непрерывность состоит в том, что душа по природе христианка. Правда непосредственно сродна душе человека, и поэтому правда одна для всех, и ум у всех один и тот же. Прерывность познания выражается в том, что сама личность уникальна и неизменна.

Трудности понимания — это не хаотические завалы в пространстве между человеком и истиной, а правильно организованные препятствия, которые полезны для души. Но при этом мы лишь намекнули на основную «трудность» – ограждение человека его собственной личностью. «Сущность мышления состоит в рефлексии, то есть в различении мыслящего и предмета мысли... Именно ограничение, присущее индивидуальности, открывает человеку единственно возможный для него путь неуклонного приближения к недостижимой целостности» .

Эту ограду невозможно игнорировать или преодолеть, а можно только войти воротами веры и разума.

Ко лжи у человека нет никаких препятствий, поскольку всяк человек есть ложь, и она бы распространялась бесконечно, если бы не границы установленные Богом. Поэтому ложь – это бунт против Истины. Но ложь бунтует и против самой возможности Истины, то есть против порядка в понимании.

Человеческая автономность защищает душу от проникновения лжи, именно как лжи. А истинная коллективность состоит в том, что у всех людей ум общий.

Совсем иначе в массовой культуре, где автономность употребляется для утверждения независимости от Истины, а коллективность — для утверждения в общепринятой лжи.

Прерывность защищает душу от непосредственного проникновения лжи, и обеспечивает этим самым понимание. Символ – резкая остановка в познании, порог, только перешагнув который можно понять. Поэтому, чтобы знать, нужно не знать, и сегодня становится первостепенной задачей: не знать так называемых «глубин» (Откр. 2:24).

Массовый человек связан с массовой культурой и прерывно и непрерывно. Личность массового человека обеспечивает непрерывность — непосредственное перетекание массовой культуры из души в душу. А объективная универсальная истина отвергается, заменяется отдельными «истинами», то есть мнениями.

порядок

Мир и жизнь — не неразличимая тотальность и всеединство, а порядок, в котором все находится на своем месте, которое ему предписал Бог. Порядок заложен в само основание мира, и поэтому он не может быть никаким способом отделен от этого основания. Его нельзя интеллектуально выделить из Божественного порядка в творении. Но из этого следует, что этот порядок невозможно продемонстрировать образно, наглядно, в обозримой одним взглядом схеме.

Внесение порядка в свою душу и составляет суть человеческой культуры. В этом ее оправдание и бескорыстная цель.

Поэтому художник творит для себя даже больше, чем для публики.

Этнограф Франц Боас приводит замечательный пример относительно народного творчества индейцев. Боас пишет, что народный художник ищет не только зрительных эффектов, но им движет наслаждение творения сложной формы. Поэтому на своих изделиях художник тщательно прорабатывает и те детали, которые никогда не видны зрителю, например, наносят невидимый узор на ткани: «Совершенное мастерство выражается в правильности формы и гладкости поверхности, так что все обыденные предметы становятся произведениями искусства».

И в музыке, где, казалось бы, нет понятных частей, и которая считается непосредственным потоком эмоций, смысл предшествует пониманию. Как утверждает теоретик музыки Генрих Ланц, «строго говоря, мы вовсе не „слышим“ мелодию. Мы способны или неспособны ей следовать, что означает нашу способность или неспособность сочетать ряд звуков в некоторое единство высшего порядка».

Человеческая культура, если рассматривать ее в избранном нами технологическом ракурсе, — это сложный упорядоченный обмен понятиями. И порядок – здесь не безразличное поле, а самый смысл культуры.

Согласно композитору Игорю Стравинскому:

«Музыка по своей сущности не способна что бы то ни было выражать — чувство, положение, психологическое состояние, явление природы и т. д. Выразительность никогда не была свойством, присущим музыке: смысл существования музыки отнюдь не в том, что она выразительна. Если нам кажется, как это часто случается, что музыка что-либо выражает, это лишь иллюзия, а никак не реальность. Это просто некое дополнительное качество, которое, по какому-то укоренившемуся в нас молчаливому согласию, мы ей приписали, насильственно ей навязали как обязательную форму одежды и то ли по привычке, то ли по недомыслию стали смешивать все это с ее сущностью.

Музыка — единственная область, в которой человек реализует настоящее. Несовершенство природы его таково, что он обречен испытывать на себе текучесть времени, воспринимая его в категориях прошедшего и будущего и не будучи никогда в состоянии ощутить как нечто реальное, а следовательно, и устойчивое, настоящее.

Феномен музыки дан нам единственно для того, чтобы внести порядок во все существующее, включая сюда прежде всего отношения между человеком и временем. Следовательно, для того чтобы феномен этот мог реализоваться, он требует как непременное и единственное условие — определенного построения.

Когда построение завершено и порядок достигнут, все уже сделано. Напрасно искать или ожидать чего-то иного. Именно это построение, этот достигнутый порядок вызывает в нас эмоцию совершенно особого характера, не имеющую ничего общего с нашими обычными ощущениями и нашими реакциями на впечатления повседневной жизни. Нельзя лучше определить ощущения, производимые музыкой, как отождествив их с тем впечатлением, которое вызывает в нас созерцание архитектурных форм. Гёте хорошо это понимал, он говорил, что архитектура — это окаменевшая музыка» .

Массовая культура не является ни сложной, ни упорядоченной. В массовой культуре важен целостный образ, а не форма. Внутри нее разговор идет без помощи понятий, а на языке «безразличной понятности».

Массовая культура, вдохновляемая религией самообожествления, идет против этого порядка через разрушение всех различий, через сочетание несочетаемого. Массовая культура имеет одну только внешнюю сторону, обращенную только вовне: на зрителя и покупателя.

сочетание несочетаемого

Обессмысливающее и, следовательно, обесчеловечивающее действие массовой культуры заметно всем, и поэтому массовая культура всегда сталкивается с протестом и критикой. Массовая культура ничего не скрывает, подавая себя как подлинную реальность, которую следует принимать такой, как она есть.

Сама массовая культура и ее «иконы» существуют вопреки истинному положению вещей, как нечто неподлинное и недолжное. По этим причинам сочетание несочетаемого является одним из основных принципов массовой культуры.

Массовая культура не говорит ничего разумного, осмысленного, последовательного. В массовой культуре, как на мусорной свалке, предметы и мысли соединены по принципу комплиментарности. Почему наиболее скандальная поп-певица наших дней «Леди Гага» говорит, что она верующая католичка? Почему на помойке рядом лежит подсвечник и пустая бутылка пива? На это нет ответа.

Массовая культура превращает ум массового человека в помойку, так что в массовом человеке невозможно разглядеть реальную личность. У «икон» поп-культуры нет истинных воззрений, и это следует понять прежде всякого анализа.

Сочетание несочетаемого — это прежде всего профанация. Реклама водки «Абсолют» (1980).

Величайший антрепренер XIX века Барнум обрел успех, представив сочетание несвязанных друг с другом «чудес» в одном лице мнимой няни Джорджа Вашингтона Джойс Хет. Барнум рекламировал Хет как «величайшее естественное и национальное чудо на свете». «Естественное», потому что ей был будто бы 161 год и она являлась самым старым человеком на свете, а «национальное», потому что якобы была связана с отцом-основателем США.

Демократизация и коммерциализация пространства идут в массовой культуре рука об руку. Парижские бульвары, кафе и театры сер. XIX века представляли собой невиданное для того времени смешение классов, полов, состояний. Например, только здесь женщины могли одни ходить в театр. В духе светской мистики пространства парижские бульвары воспринимаются уже не только как центр города, но как душа всего мира.

Парижское кафе 80-х годов XIX века

Еще в XVIII веке такая социально смешанная культура была еще контркультурой, а спустя полвека в Париже уже царит тотальное наслаждение продуктами и их рекламой.

ЛеРой Эшби в своей книге «Развлечение для всех: история американской популярной культуры, начиная с 1830 г.» констатирует, что сущность массовой культуры состоит в нарушении границ. По комментарию историка американской поп-культуры Роберта Толла, «нет ничего более типичного для Америки нежели принцип излишества и расчетливого разрушения».

Несмотря на подчиненность массовой культуры законам бизнеса и эффективности, параллельно с этим развивается массовый культ дикой силы и близости к природы. В интересах продюсеров культивируется нерасчетливая трата, избыточность, безумное «естественное» развлечение, протест против морали, индивидуализм силача против коллектива и организации, неформальный стиль против этикета, экстремальный туризм и т. п.

Контркультура бодибилдинга, соревнований на звание самого сильного человека, бокса и борьбы долго существует параллельно, как отражение общепринятой массовой культуры, а затем и проникает в нее, сливаясь с политикой, например, в лице Арнольда Шварценеггера.

патологическая нулевая коммуникация

Массовая культура бессодержательна, и она и не способна ничего скрыть или прикрыть чем-либо свое бесстыдство. Массовая культура — это акт патологически ориентированной слепой воли, такой же прыжок в ничто, как любая идеология, псевдофилософия или богословский модернизм.

Массовая культура транслирует самое себя, и это имеет соответствие в идеологии («Дуче всегда прав») и в модернизме («вера в человека»). Поп-культура и либеральная идеология ничего не сообщают, но они сообщают сами себя. Их сообщение предельно пусто и предельно полно само собой. Нехристианское сознание воспринимает эту «полноту» как завораживающую красоту, например, музыки «Битлз».

Всечеловеки из группы «Битлз».

Массовая культура имеет свое ядро в виде «информационного нуля», то есть средства информации, которое передает самое себя. Такая структура дает сразу полную свободу говорить что хочешь и что попало.

Язык — фундаментальная степень культуры, и поэтому пропаганда и массовая культура — это общение не на человеческом языке, а на новоязе, управление с помощью нулевой информации, которая не меняет человека, принимает и оставляет его тем же.

Новояз абсолютно свободен, что свидетельствует о разрыве между внутренним и внешним словом, об отсутствии внутреннего содержания, о степени духовного разрушения личности. Это речь, которая произносит сама себя, совпадает сама с собой, «божественная» речь в отличие от действительно несовершенного человеческого языка.

Согласно Эриху Фогелену, современное общество в целом — и в политике и в культуре и в массовой религии — «отмечено этой утратой связи с реальностью, когда язык утрачивает свое значение посредника между мыслящим человеком и реальностью. Такой язык становится штампом, который имеет свою определенную форму и больше не соотнесен с реальностью. Такой язык становится второй реальностью».

Носитель новояза находится уже во второй реальности, и контакт с Истиной абсолютно потерян. Новояз разрушает мир разумного размышления и диалога. Исчезает власть над словом. Слова сами проявляют власть и живут самозаконной жизнью.

Философия и богословие модерна и постмодерна сознательно перемещаются в область массовой культуры, где культурная практика и интерпретация определяют то, каким является мир. Сам мир уже никак не действует на человека, и человек полностью детерминирован «дискурсом», то есть по сути дела праздной болтовней.

О. Павел Флоренский учит: «Слово есть сам говорящий» . Более того, «слово есть самая реальность, словом высказываемая, - не то чтобы дублет ее, рядом с ней поставленная копия, а именно она, самая реальность в своей подлинности, в своем нумерическом самотождестве. Словом и чрез слово познаем мы реальность, и слово есть самая реальность… оно – больше себя самого. И притом, больше – двояко: будучи самим собою, оно вместе с тем есть и субъект познания и объект познания».

Убеждение и объяснение на новоязе невозможно, поскольку новояз только приказывает, и приказывает — прежде всего — не думать. Пример такой нулевой речи — знаменитый лозунг «Бог в душе», который в переводе на обычный язык означает: «Отстаньте, и не задавайте мне вопросов о сути бытия».

Это погружение читателя в безразличную понятность обычно называется «оболваниванием», и должно считаться вредным продуктом «желтой» журналистики.

У масс-культурной и пропагандистской болтовни есть свои строжайшие и скучнейшие законы, не менее строгие, чем в мире действительности. Здесь всегда нужно поступать и говорить без отсылки к основаниям, всегда творить только свою волю, никому не подчиняться, но быть добровольным рабом своих мечтаний и видений.

Герой Оруэлла размышляет:

«В конце концов партия объявит, что дважды два – пять, и придется в это верить. Рано или поздно она издаст такой указ, к этому неизбежно ведет логика ее власти. Ее философия молчаливо отрицает не только верность твоих восприятий, но и само существование внешнего мира. Ересь из ересей – здравый смысл. И ужасно не то, что тебя убьют за противоположное мнение, а то, что они, может быть, правы. В самом деле, откуда мы знаем, что дважды два – четыре? Или что существует сила тяжести? Или что прошлое нельзя изменить? Если и прошлое и внешний мир существуют только в сознании, а сознанием можно управлять – тогда что?» .

бесстыдство

Стыд и бесстыдство обозначают место человеком пред Богом: принятие этого места или бунт против воли Творца. Можно было в борьбе с массовой культурой опереться на стыд, но что если человек не обладает стыдом в самом элементарном смысле? Самодостаточный массовый человек прав просто потому, что он «прав». Он смотрит порнографию, потому что хочет этого, а хочет чего попало.

Мораль неотделима от разумности рассуждения и диалога, потому что состоит в существенно присущем человеку чувстве правды. Если язык иррационален (то есть превратился в новояз), то мысль и речь неизбежно становятся аморальными.

29 августа 1941 вышел нацистский фильм «Я обвиняю» (Ich klage an), посвященный апологии эвтаназии. Этот фильм получил в целом положительную оценку и пользовался большой популярностью. Социологические опросы показали, что фильм действительно усилил поддержку населением эвтаназии, хотя католики в целом несколько меньше других одобряли этот фильм. Его посмотрели 18 миллионов человек, что явилось выражением чудовищного бегства от реальности, желания части населения переложить свою моральную ответственность на других, перенести ее во вторую реальность.

массовая культура и массовая религия

С массовой культурой смыкается и массовая религия, то есть попытка уговорить человека веровать без веры и понимать без труда понимания. Цельность Христианского познания требуется самой природой человеческой души. Современная культура, политика, наука, а также – модернистская проповедь, достигли в своем роде апогея — все они доступны всем: хотящим и не хотящим, понимающим и непонимающим, верующим и неверующим.

Такая полнота и доступность в принципе недоступны слову Истины. Христианство требует понимания, и понимания верного, а массовая культура может предложить лишь «беспонятность» и самоспасение, то есть приобщить к религии помимо личного предстояния пред Богом Истины.

«Бог хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины» (1 Тим. 2:4). Христианство бесконечно возвышает человека, даруя ему спасение и свободу от греха. Христианин подчиняет себя добровольно благому игу Христову, и за это обретает познание истины. Это делает христианина членом особого избранного народа.

Напротив, реклама и маркетинг подавляют личное сознание, понуждая человека стать таким как все. «Будь вместе со всеми, ешь вместе со всеми, покупай вместе со всеми», — таково основное сообщение, которое несут в себе современные СМИ. Это насилие над личностью, осуществляемое в массовых масштабах.

Пятидесятничество, Нью-Эйдж, оккультная революция XIX века, лжемиссионерство — все это примеры, где воедино слились массовая культура, массовая религия и бизнес.

Как констатирует историк протестантизма Алистер Макграт, в новом протестантизме XIX века «религия становится популярной в том смысле, более не требует от своих последователей никаких существенных интеллектуальных усилий». Опыт жизни в секте или в «большом» обществе сам по себе служит самодостаточным и универсальным объяснением. То же самое наблюдается в лжемиссионерстве и в адогматической проповеди модернистов.

Игумен Сергий (Рыбко) за барабанами.

Христианская рок-музыка, выступление христианина на рок-концерте носит характер профанации, приобщения духу массового протеста, и эта профанация признается в рок-миссионерстве религиозным актом.

Среди представителей массовой религии, ставших также «иконами» массовой культуры, можно назвать Ганди, Мартина Лютера Кинга, «брата» Роже из общины Тезе, мать Терезу Калькуттскую, папу Иоанна-Павла II, Далай-Ламу, Стива Джобса. Лишь немногого не хватило о. Александру Меню и о. Андрею Кураеву, чтобы стать такими же праздными образами массовой культуры.

Технологии управления общественным сознанием таят в себе огромную разрушительную мощь, и безразлично разрушают все вокруг, включая тех, кто их применяет. Информационные технологии вступают в противоречие с целью христианской проповеди. Ведь такой проповедник рискует, обращая иных, потерять самое себя.

священники, монахи - участники шоу

Кристина Скучча.

В 2014 году итальянская католическая монахиня Кристина Скучча победила в итальянской версии телешоу «Голос».

В 2015 году в шоу «Голос» принимал участие иеромонах Фотий (Мочалов), который в итоге победил в конкурсе.

«Я знаю, как очень многие люди через отца Фотия открывают для себя Православную веру», – сообщил Патриарх Кирилл в сентябре 2016 года на собрании игуменов и игумений в Храме Христа Спасителя.

В 2017 г. настоятель Троицкого храма в селе Недра Киевской области протоиерей Александр Клименко одержал победу в вокальном телешоу «Голос країни» на Украине.

В течение месяца со священником вокалом занималась известная эстрадная певица Тина Кароль. О. Клименко исполнил композицию Николая Мозгового «Материнская любовь», которую он пел на слепых прослушиваниях в начале февраля 2017 года.

массовая культура и контркультура

Массовая культура внедряет в сознание не только информацию, но и ее интерпретацию. В частности, это выражается в том, что массовой культуре всегда сопутствует контркультурный комментарий в виде плагиата, пародии или протеста.

Начиная с XIX века культурный протест против просвещенческого позитивизма проходит под лозунгами борьбы с декадансом (падшим, безблагодатным, частным старым временем) за возрожденное, высокое, магическое, коллективное «новое время». Культивация измененных состояний сознания смыкается в массовой культуре с массовой религией и приводит к возникновению Нью-Эйдж, к альтернативным культам Карла Юнга, Карлоса Кастанеды, Толкиена и т. п.

Контркультура разрабатывает те же темы, что массовая культура, и точно так же является частью религии самоспасения и беззаконного самоисследования, но воплощает эти идеи, если это вообще возможно, еще более обнаженно, вне связи с действительностью и подлинной культурой.

Несмотря на респектабельность своего «Величайшего шоу» и «нравственную чистоту» цирка, которую пропагандировал Ф. Т. Барнум, сам же он поддерживал и альтернативную провокационную контркультуру, будучи владельцем стриптиза.

Начиная с 1874 Барнум создает вокруг своих цирков так называемый «Барнумвилль», где предлагались альтернативные шоу. С этого времени центральное «приличное» шоу под большим куполом всегда сопровождали небольшие шоу, предоставлявшие публике низкие развлечения, типа «шоу уродов», бурлеска и т. п.

Владельцы больших шоу старались особенно не шокировать публику. Маленькие же сопровождающие шоу были рассчитаны на разрушение основ, на самые низкие инстинкты. При этом многие приемы контркультуры использовались в «облагороженном» виде в приличных развлечениях. Такое соседство массовой культуры и контркультуры стало типичным и существует до сих пор во всей полноте.

Массовая культура всегда взаимодействует и черпает материалы и приемы из контр-культуры. Так, пиком движения хиппи стало «Лето любви» 1967, а уже в 1968 на Бродвее ставится скандально известный мюзикл «Волосы», посвященный хиппи.

Анонимное и шокирующее городское развлечение типа посещения парижского морга или театра гран-гиньоль — прекрасный пример контр-культуры. Оно и освобождает и отчуждает человека от него самого.

Примером контркультурной проповеди служит рок-миссионерство. Рок-музыка — также явление массовой культуры, где в центре не личность, а мистический коллектив, своеобразная община, орден или братство. Рок-концерт является самым вершинным проявлением коллективной спайки контркультурной толпы.

«Родство» рока и Христианства о. Сергий (Рыбко) находит в том, что панк-рок и Христианство являются бунтом и протестом: „Оказалось, что проповедь Христа – это самый лучший протест против всего, что отрицают панки“. Про себя он рассказывает: „Мое монашество — продолжение того же бунта. Бунта против устоев мира и века сего“.

Известны богохульные высказывания о. Сергия (Рыбко) о «Первом Хиппи» и «величайшем Романтике всех времен и народов – Господе нашем Иисусе Христе». О. Сергий считает, что Православие и культура андерграунда не только не антагонисты, но вполне могут сотрудничать и дополнять друг друга. Он признается: «Я вообще считаю, что до сих пор реализую те идеи, которые начались в движении хиппи, одним из лозунгов которого был „Христос был первым хиппи!“». А также: «Я знаю одного такого бунтаря, который действительно изменил мир. Звали его Господь наш Иисус Христос, и изменил Он мир к лучшему».

Таким образом, стремление «освятить» рок приводит к закономерному результату: чудовищному богохульству и радикальной подмене Христа – «великим бунтарем», а Христианства – идеологическим бунтом, каковым является и массовая, и контркультура.

разновидности

• Бульварная литература;
• демонстрации;
• «желтая» пресса;
• кино;
• компьютерные игры;
• конкурсы красоты;
• массовые гуляния;
• мода;
• парады;
• поп-музыка;
• радио;
• спорт;
• телевидение:
  • телесериал.
• туризм;
• фаст-фуд;
• цирк;
• этикет.

представители

Финеас Барнум, группа Битлз, Стив Джобс, Филипп Киркоров, Алла Пугачева.

см. также

• Идолы массовой культуры.
• Масс-культурная слепота.
• Развлечение.
• Православные развлечения.

источники

См. основную статью Массовая культура (библиография)

---

Сноски

---