Массовая наука

Массовая наука

Краткая версия

Род: Массовая культура
Виды: Лженаука, Психология
Противопоставление: Наука
Синонимы: Сциентизм

организованное в рамках массового общества создание и усвоение мнений об истине. Одна из разновидностей массовой культуры, порождение гностической революции Нового времени. В современном обществе существует культ массовой науки - сциентизм.

гностическая революция Нового времени

В Античности и Средних веках центральным в науке было познание истины. В эпоху массовых гностических идеологий во главу угла ставится проблема метода познания и задача организации науки. Животрепещущей задачей становится установление правил борьбы и примирения различных мнений об истине.

Наука становится одной из движущих сил общества и служит прежде всего для воспитания послушных граждан нового государства.

Революция в области научного метода и организации науки затронула не собственно ученых, но все человечество без изъятия. Впервые в истории человечества ученые XVII века поставили вопрос о науке как общем социальном предприятии, в котором могут принять участие все граждане. И советское общество, и развитое западное по возможности вовлекают все население в работу по экспериментальному открытию истины. Это достигается уже не по желанию особо одаренных лиц, а через государственное принуждение к образованию и научной деятельности.

В новом обществе массовая наука и ее культ не просто подменяют религию в ее всеобщности и охвате всего человека: всего сердца, души и разумения (Мф. 22:37) – наука становится коллективным покушением на практическое овладение истиной.

наука превращается в технику

Бескорыстный и личный поиск Истины отменяется, и наука все более тяготеет не к пониманию, а к изобретению и, следовательно, превращается из науки в технику, начинает играть роль средства, а не достойной цели личного познания и воспитания. Соответственно, умозрительные науки уступают первенство естественнонаучным знаниям, а метод дедукции (анализа) – методу экспериментальному и синтетическому (индуктивному) .

Этот переворот в науке пытается описать Ноам Хомский. Он пишет, что «галилеевский стиль» в науке – «это признание того, что в действительности истина – это как раз и есть те абстрактные системы, что вы конструируете; а всевозможные феномены – это некое искажение истины из-за чрезмерного числа привходящих факторов, самых разных. И потому часто имеет смысл пренебречь феноменами и искать принципы, которые, похоже, действительно дают возможность глубоко постичь, почему некоторые феномены именно такие, при этом признавая, что есть и другие феномены, которым вы не можете уделить внимание» ^:146 .

Хомский утверждает: «Целью стала понимаемость теорий, а не мира – разница значительная, она вполне может приводить в действие совсем другие способности разума, это еще, возможно, когда-нибудь будет темой для когнитивной науки. Как сформулировал вопрос ведущий специалист по Ньютону И. Бернард Коэн, эти перемены „явились изложением нового понимания науки“, при котором целью становится – „не искать конечных объяснений“, укорененных в принципах, которые нам представляются самоочевидными, но найти самое лучшее теоретическое объяснение, какое только сможем, для экспериментальных и опытных феноменов. Вообще же, соответствие пониманию, которое подсказывает здравый смысл, не есть критерий для рационального исследования» ^:103.

«Не искать конечных объяснений, укорененных в принципах, которые нам представляются самоочевидными», может каждый человек: и тот, кто хочет познать истину, и тот, кто только отсиживает служебные часы в лаборатории. Такая наука «работает» независимо от человека, и поскольку она более не опирается на абсолютные принципы, то человек участвует в ней как винтик в огромной машине. Все человечество шагает в ногу к прогрессу независимо от личного желания человека знать истину. Однако именно этим путем невозможно придти к истинам соизмеримым с человеком, и более всего это заметно в области гуманитарных наук, которые человека и изучают.

Во главу угла ставится не умозрение, не постижение истины, а научная практика и составление мнений о предмете, доступные любому человеку с любыми духовными, нравственными и интеллектуальными качествами. Наука не только вырождается в бесконечное приятное или, напротив, полемически заостренное говорение, но и занимает место Богопознания и познания истины, вытесняя полностью такое познание из общественной сферы.

Наряду и в связи с культом инструментальной науки, в современном научном сообществе более не может идти речи о приобретении мудрости в библейском смысле: «Только тот, кто посвящает свою душу размышлению о законе Всевышнего, будет искать мудрости всех древних и упражняться в пророчествах: он будет замечать сказания мужей именитых и углубляться в тонкие обороты притчей; будет исследовать сокровенный смысл изречений и заниматься загадками притчей» (Сир. 39:1–3).

О мудреце невозможно более сказать: «Народы будут прославлять его мудрость, и общество будет возвещать хвалу его; доколе будет жить, он приобретет большую славу, нежели тысячи; а когда почиет, увеличит ее» (Сир. 39:13–14), потому что место мудреца занято софистами и технологами, в том числе технологами спасения, если речь идет о массовой религии.

Сегодня уже непонятно утверждение древних о том, что истинная мудрость несовместима с многоделанием: «Мудрость книжная приобретается в благоприятное время досуга, и кто мало имеет своих занятий, может приобрести мудрость. Как может сделаться мудрым тот, кто правит плугом и хвалится бичом, гоняет волов и занят работами их, и которого разговор только о молодых волах?» (Сир. 38:24–25).

Вопреки тому, что Библия говорит о плотнике и горшечнике (Сир. 38:36–38), в новой науке, напротив, практическая польза усматривается не только в естественных и гуманитарных науках, но и в модернистском богословии, когда речь о Боге оправдывается «ее возможной пригодностью, полезностью для жизни человека» .

В новой науке не может быть и речи о скепсисе Премудрого: «И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (Еккл. 1:17–18) – или о призывах Константина Леонтьева отречься «от утилитарно-эвдемонического, всеполезного, благоденственного направления реальной науки, и заменить его честно-скептическим и во многих случаях даже пессимистическим направлением этой науки» .

Практический уклон науки означает, что в науке, как и в идеологии, действует запрет на вопросы о сути бытия. О каких метафизических вопросах можно говорить в марксизме, если марксизм это не теория, а революционная тактика плюс ее идеологическое оправдание, то есть пропаганда? Да и все идеологии праздным и риторическим образом обобщают пустоту в поиске единства как такового, единства не в том или другом, а светского мистического единства вообще. В соответствии с этим идеологии видят в науке как можно большую рамку, желательно совпадающую со «всем миром», чтобы «поймать» этот весь мир.

Новая экспериментальная наука – по-своему эстетический, творческий феномен: она стремится изменить мир, и познает мир лишь в той мере, в какой она в состоянии его изменить. Знание в новом смысле – это исключительно знание ранее не известного. Нетрудно представить себе, каковы последствия этого нового направления, например, для филологии, которая как раз и занимается познанием уже познанного .

Наконец, и сам ученый становится новым человеком, и в качестве цели науки ставится создание нового человека из «старых людей».

Современную науку следует рассматривать как институт, стремящийся преодолеть последствия грехопадения, как несомненный способ создать Царство Божие на земле или усилием прорваться в него. Наука, какой мы ее знаем и до сего дня, была задумана в качестве орудия для достижения «золотого века», и ее цели были религиозными, хилиастическими, а не только светскими и земными. Уже Френсис Бэкон видел в научном сообществе параллельную Христианству «систему священства, которая достигает возрождения поврежденных Адамовых способностей… „Я исполняю должность истинного священника здравого смысла“, – писал Бэкон» .

Потеряв свою зависимость от неизменной истины, зависимость, которая отвергается как схоластическая, и от реальных истин факта, которые теперь безраздельно подчинены экспериментальному методу, новая наука начинает страдать всеми теми же болезнями, какими больно и идеологизированное общество: иррационализмом, антитеоретизмом, скептицизмом, коллективизмом, холизмом, посюсторонней мистикой. Массовая наука, и лженаука в особенности, берет на вооружение патологическую идеологическую речь с ее неопределенностью, постоянным изменением теории в зависимости от нужд текущего момента.

В особенности сильно наука оказывается зараженной светским мистицизмом, то есть вариантом магического мировоззрения. Согласно Френсис Йейтс, «современные исследования доказали с полной ясностью, что прежний взгляд на Френсиса Бэкона как на современного ученого и исследователя, выделившегося из суеверного Средневековья, должен быть пересмотрен. Паоло Росси в своей книге о Бэконе показал, что Бэкон на самом деле вышел из герметической традиции, из возрожденческой магии и каббалы, которые он воспринял через мастеров естественной магии. Бэкон не рассматривал будущее науки как непрерывный прогресс. Его „Великое восстановление наук“ было направлено на возвращение к состоянию Адама до его грехопадения, к чистому и не зараженному грехом контакту с природой и познанию ее сил. Такого представления о научном прогрессе, как о прогрессе обратно к Адаму до падения, придерживался и Корнелий Агриппа, автор влиятельного в эпоху Возрождения учебника по оккультной философии. Наука самого Бэкона – это все еще оккультная наука, по крайней мере отчасти. Среди предметов, которые он обозревает в своем очерке знаний, находится место для естественной магии, для астрологии, которую он намеревался реформировать, алхимии, которая оказала на него глубокое влияние, для магического „искусства заговоров“ и других тем» ^:157–158.

Йейтс продолжает свою мысль на примере Джордано Бруно, который неслучайно считается одним из мучеников новой науки: «В своих странствованиях по Европе Джордано Бруно проповедовал приближающуюся всеобщую реформацию мира, которая должна была свершиться через возврат к „египетской“ религии герметических трактатов, религии, которая должна превзойти все религиозные различия посредством любви, а также магии, основанной на новом видении природы, достигнутом посредством герметического созерцания. Он проповедовал эту религию в мифологических формах во Франции, Англии и Германии. По его словам, в Германии он основал секту джорданистов, пользовавшуюся большим влиянием среди лютеран» ^{: 177}.

светский мистицизм

Новая массовая наука во всех своих отделах тесно связана с мифами Нового времени. Так, например, светская мистика времени проявляется как в преданности мифу прогресса (овладение будущим), так и в овладении прошлым (архаическая ересь). Светская мистика пространства определила гностическую окраску как географии, так и политологии и их гибридов типа геополитики. Светская мистика целого проявляется в холистическом, иррациональном подходе к явлениям, в стремлении заглянуть «за» явления, магически претворить явления в сущности.

Эрих Фогелен отмечает родство между новой наукой и религией самоспасения и самоисследования, то есть новым язычеством: «Распространение воли к власти с области явлений на область сущностей, или попытка прагматически действовать в области сущностей так же, как в области феноменов – таково определение магии. Слияние власти и науки и, как следствие этого, распространяющаяся как раковая опухоль утилитарная сторона жизни, стали мощным элементом магической культуры в современной цивилизации. Стремление сузить поле человеческого опыта до области рассудка, науки и прагматического действия, возвышение этой области над жизнью умозрения и духа, стремление сделать эту область исключительным занятием человека, сделать ее преобладающей в обществе путем экономического давления в так называемых свободных обществах и путем насилия – в тоталитарных – все это тенденции культурного процесса, в котором главенствует мысль об управлении сущностью человека с помощью прагматически планирующей воли. Вершиной этого процесса явилась магическая мечта о сверхчеловеке, этом созданном человеком существе, которое должно заменить несчастное творение Божие».

сверхупрощение и сверхобобщение

Холистическому мифу служит и распространенный в массовой науке прием сверхупрощения и сверхобобщения (overgeneralization), когда рассуждение идет в отрыве от доказанных и доказуемых исторических и генетических связей.

Идеологизированная наука широко употребляет рассуждение в отрыве от конкретных фактов, применяя закономерности из одной области к другой. А между тем, как верно отметил Григорий Винокур, «текстуальные сопоставления, не опирающиеся на широкий фон исторически засвидетельствованных, конкретных литературных взаимодействий, вообще редко бывают убедительны и как метод – бесплодны» . Виктор Виноградов говорит о том же, но на примере этимологии: «Этимология, оторванная от реальной истории слова-вещи, теряет под собой твердую социально-бытовую почву и превращается в пустую игру воображения» .

Если с этой стороны посмотреть на деятелей массовой религии и в частности богословов-модернистов, то можно увидеть, что они не заменяют Православие каким-либо определенным учением. В частности, о. Александр Шмеман лишь предлагает революционную тактику, целью которой является помещение Православия в универсальный «светско-духовный» контекст, в котором Православие успешно исчезает. Это Христианство как «дело» (Tatchristentum), Христианство как политика, как нерасчлененная жизнь в ее гармонии и антагонизме с мирозданием, но не как та или иная доктрина. Богослов-модернист отказывается давать определение Церкви на том основании, что «Церковь для Отцов никогда не „объект“, но всегда „субъект“ богословия, та реальность, которая позволяет ему познать Бога и в Нем – человека и мир, познать Путь, Истину и Жизнь, а значит, истину обо всем» .

массовая наука под влиянием идеологий

Нет буквально ни одной научной области, которая бы к концу XX века не была затронута идеологической фальсификацией, когда марксизм, национал-социализм, фашизм, либерализм оказали воздействие на массовую науку своего времени, воздействие, исказившее поиск истины, в некоторых случаях безвозвратно.

Марксизм, за счет обстоятельств своего происхождения, оказал мощное влияние на социологию, политэкономию, политологию. Сегодня марксизм продолжает оказывать воздействие на историю, как науку, а через посредство постмодернизма – на культурологию, литературоведение и другие гуманитарные науки.

Национал-социализм породил целый «куст» теорий в области антропологии, археологии, исторической географии, не все из которых отмерли после 1945.

Либерализм приспособил под свои нужды экономическую теорию об отмирании государства (свободного рынка). Либерализм стал одним из источников вдохновения для теории эволюции Чарльза Дарвина. Для науки в либеральном контексте главным становится разыскание, сравнение и любовь к различным мнениям (филодоксия). Благодаря этому либерализм как идеология, лишенная определенного содержания, предоставляет наилучшие условия для расцвета массовой науки и лженауки.

Внутри монолитной вселенной гностических идеологий наука влияет на идеологию, а идеология – на науку. Так, согласно Адольфу Гитлеру, идеология национал-социализма была построена на «научной» основе, в частности на дарвинизме, расологии и т. п. . Для Гитлера (выступление на съезде НСДАП 6 сентября 1938) «национал-социализм - это рациональное учение о реальностях. Национал-социализм ясно отражает научные знания и четкие формулировки этих знаний» . Для Альфреда Розенберга, напротив, идеология руководит научным пониманием, что также имеет место, в частности, в области религиоведения, исследования мифов.

Лженаука становится почвой и для марксизма. Карл Маркс пишет Фридриху Энгельсу сразу по прочтении «Происхождения видов путем естественного отбора» Дарвина: «Хотя изложено грубо, по-английски, но эта книга дает естественноисторическую основу для наших взглядов» . Лассалю же Маркс сообщает: «Работа Дарвина... годится мне как естественнонаучная основа понимания исторической борьбы классов» .

борьба с гностическим безумием в науке

Проблема идеологического заражения науки не прошла мимо внимания ученых, социологов и философов.

Попытки противостоять идеологической науке на ее же почве в основном принадлежат к области метода: строго выработанный метод должен обезопасить науку от гностического безумия. Сюда относятся усилия неокантианцев, из которых мы отметим Вильгельма Виндельбанда и в особенности Генриха Риккерта, посвятившего разбору «философии жизни» исследование «Die Philosophie des Lebens» (1920).

Однако данные способы были обречены на неудачу, поскольку при таком подходе идеологемы в науке воспринимаются как посторонние и враждебные, а не как элементы, органически присущие новой массовой науке.

Макс Вебер

Тезис Макса Вебера сводится к тому, что идеологическая речь – это не наука, а покушение на изменение мира с заведомо негодными средствами. Наука, согласно Веберу, должна отделиться от техники и строго отличать на уровне метода «сущее» от «долженствующего быть сущим».

Вебер считал, что следует различать научные суждения и ценностные. Это, в частности, означало, что наука не может давать практические рекомендации, иначе она превращается в пропаганду. Вебер пишет в 1904: «Задачей эмпирической науки не может быть создание обязательных норм и идеалов, из которых потом будут выведены рецепты для практической деятельности»^:347.

Макс Вебер видит роль науки в «охлаждении» гностического пыла исследователей. Одно из фундаментальных требований научной объективности заключается для Вебера «в том, чтобы отчетливо пояснить читателям (и... прежде всего самим себе), что (и где) мыслящий исследователь умолкает, уступая место волящему человеку, где аргументы обращены к рассудку и где к чувству». «В противном случае это уже не наука», – констатирует Вебер ^:356.

Вебер настаивает на том, что наука должна отсекать идеологический демонизм, непосредственно и инстинктивно переходящий от мысли к действию: «Размышление о последних элементах осмысленных человеческих действий всегда связано с категориями „цели“ и „средства“. Мы in concreto стремимся к чему-нибудь либо „из-за его собственной ценности“, либо рассматривая его как средство к достижению некоей цели. Научному исследованию прежде всего и безусловно доступна проблема соответствия средств поставленной цели. Поскольку мы (в границах нашего знания) способны установить, какие средства соответствуют (и какие не соответствуют) данной цели, мы можем тем самым взвесить шансы на то, в какой мере с помощью определенных средств, имеющихся в нашем распоряжении, вообще возможно достигнуть определенной цели и одновременно косвенным образом подвергнуть критике, исходя из исторической ситуации, саму постановку цели, охарактеризовав ее как практически осмысленную или лишенную смысла в данных условиях. Мы можем также установить, если осуществление намеченной цели представляется нам возможным – конечно, только в рамках нашего знания на каждом данном этапе, – какие следствия будет иметь применение требуемых средств наряду с эвентуальным достижением поставленной цели, поскольку все происходящее в мире взаимосвязано. Затем мы предоставляем действующему лицу возможность взвесить, каково будет соотношение этих непредусмотренных следствий с предусмотренными им следствиями своего поведения, то есть даем ответ на вопрос, какой „ценой“ будет достигнута поставленная цель, какой удар предположительно может быть нанесен другим ценностям. Поскольку в подавляющем большинстве случаев каждая цель достигается такого рода ценой или может быть достигнута такой ценой, то все люди, обладающие чувством ответственности, не могут игнорировать необходимость взвесить, каково будет соотношение цели и следствий определенных действий, а сделать это возможным – одна из важнейших функций критики посредством той техники, которую мы здесь рассматриваем. Что же касается решения, принятого на основе такого взвешивания, то это уже составляет задачу не науки, а самого человека, действующего в силу своих желаний; он взвешивает и совершает выбор между ценностями, о которых идет речь, так, как ему велят его совесть и его мировоззрение. Наука может лишь довести до его сознания, что всякое действие и, конечно, в определенных обстоятельствах также и бездействие сводятся в итоге к решению занять определенную ценностную позицию, а тем самым (что в наши дни особенно охотно не замечают), как правило, противостоять другим ценностям. Сделать выбор – личное дело каждого»^:347–349.

Макс Вебер исходил из того, что практик и деятель науки будут нравственными людьми, а не идеологами, то есть Вебер опирался на чувство стыда в самом человеке. Но здесь он переходит в такую область, где никакая наука помочь уже не в состоянии: если человек (практик или теоретик) утратил чувство стыда, то рекомендации Вебера к нему не приложимы. Такой человек неудержимо устремляется к иррациональной деятельности в мире сем, прикрывая свои идеологические мотивы наукообразной терминологией.

Эрих Фогелен подытоживает соображения Вебера: «Вебер, как воспитатель, мог опираться только на стыд (Аристотелевский αἰδώς), присутствующий в студенте как чувство, которое побуждает человека к размышлению. А что если студент утратил стыд? Что если обращение к его чувству ответственности принесет ему лишь чувство неудобства, но никак не изменит его воззрения? Или, скорее, это обращение к его чувству стыда не причинит ему даже неудобства, а только заставит его опереться на то, что Вебер называл „этикой убеждения“, то есть на то, что его убеждения уже содержат в себе их оправдание, так что последствия не имеют значения, если намерения верны?» .

Веберовский анализ проливает ясный свет на идеологическую сущность убеждений представителей массовой науки. Такая наука становится программой реформирующей деятельности в мире и даже в Церкви.

разновидности

• Лженаука.

см. также

• Болонский процесс

источники

•  Александров В. Я. Трудные годы советской биологии. Записки современника. — СПб.: Наука, 1993.
•  Алпатов В. М. История одного мифа. Марр и марризм. — М.: УРСС, 2004.
•  Базылев, Владимир. Сумерки лингвистики: Из истории отечеств. языкознания : Антология. — М.: Academia, 2001.
•  Вебер, Макс. Избранные произведения. — М.: Прогресс, 1990.
•  Вершилло, Роман. Анализ и синтез в богословии. — М.: Православное действие, 1999.
•  Вершилло, Роман. Гностицизм в ЖМП, науке и религии. // Антимодернизм.ру. — 2011.
•  Винокур, Григорий. Введение в изучение филологических наук. — М.: Лабиринт, 2000.
•  Писаржевский, Олег. Прянишников. — М.: Молодая гвардия, 1963.
•  Поповский, Марк. Управляемая наука. — London: Overseas publ. interchange ltd., 1978.
•  Риккерт, Генрих. Философия жизни. — Киев: Ника-Центр, 1998.
•  Сойфер, Валерий. Красная биология. Псевдонаука в СССР. — М.: Московский психолого-социальный инстиут; Флинта, 1998.
•  Сойфер, Валерий. Власть и наука. История разгрома генетики в СССР. — Tenafly, NJ: Эрмитаж, 1989.
•  Хомский, Ноам. О природе и языке / Пер. П. В. Феденко. — М.: КомКнига, 2005.
•  Arvidsson, Stefan Aryan idols. Indo-European mythology as ideology and science. — Chicago: University of Chicago press, 2006.
•  Gaukroger, Stephen. The emergence of a scientific culture. Science and the shaping of modernity 1210-1685. — Oxford: Clarendon, 2006.
•  Harrison, Peter. The fall of man and the foundations of science. — Cambridge, UK, New York: Cambridge University Press, 2007.
•  Hayek, Friedrich August von. The counter-revolution of science: Studies on the abuse of reason. — London: The Free Press of Glencoe Collier-Macmillan Limited, 1955.
•  Jakelic, Slavica, Pearson Lori. The future of the study of religion. Proceedings of Congress 2000. — Leiden, Boston, MA: Brill, 2004.
•  Koertge, Noretta. House Built on Sand. Exposing Postmodernist Myths About Science. — Oxford University Press, 1998.
•  Kremencov, Nikolai. Revolutionary experiments. The quest for immortality in Bolshevik science and fiction. — New York: Oxford Univ. Press, 2014.
•  Kremencov, Nikolai. Stalinist science. — Princeton University Press, 1997.
•  Lovejoy, Arthur. The great chain of being. A study of the history of an idea. — Cambridge, MA: Harvard University Press, 2001.
•  Lovejoy, Arthur. The revolt against dualism. An inquiry concerning the existence of ideas. — Chicago: Open Court, 1930.
•  Lustig, Abigail; Richards, Robert J.; Ruse, Michael. Darwinian heresies. — Cambridge, New York: Cambridge University Press, 2004.
•  McClellan, James E.; Dorn, Harold. Science and Technology in World History. An Introduction. — The Johns Hopkins University Press, 2006.
•  Mees, Bernard. The science of the swastika. — Budapest, New York: Central European University Press, 2008.
•  Numbers, Ronald L. Galileo goes to jail and other myths about science and religion. — Cambridge, Mass: Harvard University Press, 2009.
•  Pigliucci, Massimo; Boudry, Maarten. Philosophy of pseudoscience. Reconsidering the demarcation problem. — Chicago, London: University of Chicago Press, 2013.
•  Prickett, Stephen. Narrative, Religion and Science: Fundamentalism versus Irony 1700-1999. — Cambridge University Press, 2004.
•  Sardan, Jean-Pierre Olivier de. Occultism and the Ethnographic 'I': The Exoticizing of Magic from Durkheim to 'Postmodern' Anthropology // Critique of anthropology. — 1992. — № 12 (1). — P. 5–25.
•  Sawday, Jonathan. Engines of the imagination. Renaissance culture and the rise of the machine. — London, New York: Routledge, 2007.
•  Shapin, Steven; Schaffer, Simon. Leviathan and the air-pump. Hobbes, Boyle, and the experimental life. — Princeton: Princeton University Press, 1985.
•  Sokal, Alan D. Beyond the hoax. Science, philosophy, and culture. — Oxford, New York: Oxford University Press, 2008.
•  Svetlikova, Ilona. The Moscow Pythagoreans. Mathematics, mysticism, and anti-semitism in Russian culture and literature. — Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2013.
•  Thorndike, Lynn. A history of magic and experimental science. 2 volumes. — New York: Macmillan, 1923.
•  Voegelin, Eric. From Enlightenment to Revolution. — Durham, N.C: Duke University Press, 1975.
•  Waller, John. Fabulous science. Fact and fiction in the history of scientific discovery. — Oxford University Press, 2002.
•  Wasserstein, Bernard. Barbarism and civilization. A history of Europe in the 20th century. — Oxford: Oxford University Press, 2007.
•  Yates Frances Amelia. Giordano Bruno and the Hermetic Tradition. — London: Routledge and Kegan Paul, 1964.
•  Yates Frances Amelia. The Rosicrucian enlightenment. — London, New York: Routledge, 2002.

---

Сноски

---