Гностическое опьянение

From Два града
Гностическое опьянение
Экстаз, Гностический пыл, Гностическое безумие, Энтузиазм, Дионисийство, Радость (гностическая), Гностический восторг
Род: Вторая реальность
Противопоставление: Радость, Внимание
Антонимы: Гностический сон

Гностическое безумие, дионисийство, гностический пыл, экстаз, энтузиазм, оргиазм - наиболее радикальное проявление принадлежности ко второй реальности, бунт против первой реальности. Достигается через погружение в свои собственные светские мистические опытные переживания. Выражается с помощью эмоциональной речи. Тема гностического опьянения часто связывается с темой гностического творчества.

Разновидность мироприемлющего оптимистического гнозиса. Противоположно радости о Христе.

определение

Достигается через погружение в свои собственные светские мистические опытные переживания, в том числе возникающие от участия в революционной деятельности по переустройству мира.

Гностическое опьянение возникает в результате полной или частичной утраты веры, упования на Промысел Божий.

Бог «отнимает ум у глав народа земли и оставляет их блуждать в пустыне, где нет пути: ощупью ходят они во тьме без света и шатаются, как пьяные» (Иов 12:24-25). «Он речет, — и восстанет бурный ветер и высоко поднимает волны его: восходят до небес, нисходят до бездны; душа их истаевает в бедствии; они кружатся и шатаются, как пьяные, и вся мудрость их исчезает. Но воззвали к Господу в скорби своей, и Он вывел их из бедствия их» (Пс. 106:25-28).

«Господь послал в него (Египет) дух опьянения; и они ввели Египет в заблуждение во всех делах его, подобно тому, как пьяный бродит по блевотине своей» (Ис. 19:14).

«Изумляйтесь и дивитесь: они ослепили других, и сами ослепли; они пьяны, но не от вина, — шатаются, но не от сикеры; ибо навел на вас Господь дух усыпления и сомкнул глаза ваши, пророки, и закрыл ваши головы, прозорливцы» (Ис. 29:9-10).

У истоков гностического опьянения стоит философско-религиозный «романтизм» с его безграничной верой в человеческий дух, сакрализацией его способностей познания и нравственного самосовершенствования, уподобления и экстатического соединения с Богом.

Все глубочайшие истины мысли, вся высшая правда вольного стремления доступны разуму, внутри себя устроенному в полном нравственном согласии с всесущим разумом, и ему одному открыты невидимые тайны вещей Божеских и человеческих[1].

А. С. Хомяков

Сверхчувственное превращено в предмет действительного опыта благодаря тому, что допускается в качестве возможного экстатическое перемещение человеческого существа в Бога и как его следствие — необходимое, безошибочное созерцание не только божественного существа, но и сущности творения, а также всего происходящего при нем[2].

Ф. Шеллинг

Внутреннее сознание, что есть в глубине души живое общее средоточие для всех отдельных сил разума, сокрытое от обыкновенного состояния духа человеческого, но достижимое для ищущего, и одно достойное постигать высшую истину, — такое сознание постоянно возвышает самый образ мышления человека[3].

И. В. Киреевский

Ведь в интимной глубине души всегда лежит что-то вселенское, более вселенское, чем на общепринятой поверхности. Всякое новое религиозное учение и новое пророчество было сначала интимно, рождалось в интимной глубине, в мистической стихии, а потом обнаруживалось и завоевывало мир[4].

Н. А. Бердяев

радость

Душевный подъем, радость общения или «самореализации общины», магический коллективистский энтузиазм в религии самоспасения, в гностических идеологиях, массовой культуре и массовой религии. Является экзистенциальным психическим переживанием, общим для всякого земного опьянения.

В политическом и богословском гностицизме онтологический оптимизм является самоспасающим. Оптимистический гнозис модернистов, романтическая радость, искусственный оптимизм фашистов, придает изменению настроения существенное спасающее значение.

романтический культ радости

«Как в традиционном Христианстве осуждается отчаяние, так и для романтиков отчаяние осуждается за то, что оно порождает творческое бесплодие. Пребывать в апатии и утратить надежду значит находиться в состоянии, которое Кольридж называет „смерть-в-жизни“. Питать надежду (по Кольриджу, надежда – это „витальность и целостность нашего Существа“) – это основной моральный долг, без которого мы обречены на погибель. Надежда, открытая новым возможностям, высвобождает творческие силы человека, его воображение и действие... „Давайте же, – сказал Шелли, – верить в такой оптимизм, в котором мы будем богами для самих себя“»[5]:447.
«Восхищение поэта полнотой своей жизни побуждает его выражать, изображать и творить жизнь. Соответственно, значение поэзии состоит в том, что она расширяет жизнь читателя, доставляя ему наслаждение, которое в свою очередь является основным движущим началом во всех живых существах. И не следует считать такую цель поэзии как непосредственного источника наслаждения унизительной для искусства поэта. Все как раз наоборот... Это акт уважения к природному и чистому достоинству человека, к великому элементарному началу наслаждения, с помощью которого человек познает, ощущает, живет и движется. Поэтому Шиллер, как и Вордсворт, считает, что наслаждение ведет к радости, а высочайшая радость означает, что наше сознание полностью овладело своими жизненными силами. Любящий искусство, пишет Шиллер в 1803 г., должен искать наслаждения, потому что все искусство посвящено радости, и нет более высокого и более серьезного предназначения, нежели сделать человека счастливым. Подлинное искусство – вот что только и творит высочайшую радость. Но высочайшая радость – это и есть свобода духа, погруженного в жизнь»[5]:433.

модернизм

О. Александр Шмеман с подъемом сообщает, что всякий, именно всякий, праздник рождается из чувства свободы и одновременно выявляет, воплощает и выражает эту глубинную человеческую жажду свободы: «Праздник – всякий праздник, а особенно, конечно, религиозный – рождается из чувства свободы и одновременно выявляет, воплощает и выражает эту глубинную человеческую жажду свободы. Я говорю про свободу не внешнюю только – политическую или там свободу труда, а про ощущение самой жизни как свободы. На деле ведь, и это составляет первичный опыт человека, – все в мире, все в жизни так или иначе связывает нас, подчиняет чему-то, сковывает. Человек – раб времени, раб пространства, раб своей наследственности, своей физической конституции, климата, условий, в которых он живет, раб, наконец, неуловимого течения жизни к неизбежному концу»[6]:113–114.

Христианство, считает о. Александр Шмеман, легче всего понять через праздники: «Если действительно человек лучше всего и чище всего выражает себя именно в праздновании, в радости, если действительно религия есть прежде всего радость о Боге и потому – праздник, то и Христианство легче понять через его радость и праздники, чем через отвлеченные догматические и богословские формулы»[6]:104. Нам будет хорошо понятна мысль о. Шмемана если мы вспомним, что у него догматы говорят прежде всего о человеке. Соответственно мысль о. Шмемана состоит в том, что Христианство, как чисто человеческая деятельность, легче всего познается через человеческую радость, потому что радость лучше всего рассказывает нам о человеке.

О Преображении и Крещении Господнем о. Александр Шмеман утверждает, что Церковь ничему не учит по поводу этих праздников, а «просто празднует»: «На вопрос о смысле этого прославления Церковь отвечает не объяснениями, а самим празднованием, той радостью, с которой она каждый год вспоминает Преображение. Одно слово доминирует в этом праздновании, во всех его молитвах, песнопениях, чтениях. Слово это – свет»[6]:219. О. Александр Шмеман имеет в виду, что это догматическое содержание праздника недоказуемо и ничего в собственном смысле слова не сообщает даже и верующим христианам.

Чисто человеческая радость от всякого праздника с некоторой натяжкой становится самодоказывающей: «Не может быть, чтобы все это было просто выдумкой! Не может быть, чтобы столько веры, столько радости, столько света – вот уже почти две тысячи лет – было бы только бегством, миражом. Может ли мираж длиться веками? Ответ это, конечно, веский, но еще не окончательный. И надо прямо сказать, что окончательного, общеобязательного ответа, такого, который можно было бы напечатать в виде научного объяснения пасхальной веры, – такого ответа нет»[6]:53.

Можно считать доказанным, что мы, христиане, радуемся на Пасху. Но почему о. Александр Шмеман считает это религиозной истиной? Потому что он не знает никаких объективных истин: «Вот в темноте раздается первое „Христос воскресе!“ Вот гулом тысячи голосов прокатывается в ответ: „Воистину воскресе!“ Вот открываются врата храма, и льется оттуда свет, и зажигается, и разгорается, и сияет радость, которой нигде и никогда нельзя испытать, как только тут, в этот момент. „Красуйся, ликуй...“ – откуда же эти слова, откуда этот вопль, это торжество счастья, откуда это несомненное знание? Действительно, „блаженны не видевшие и уверовавшие“. И вот тут-то это как раз и доказано и проверено. Придите, прикоснитесь, проверьте и ощутите и вы, маловерные скептики и слепые вожди слепых!»[7]:54.

Следовательно, невозможно никакое свидетельство перед неверующими, невозможна никакая миссия: «В эту светлейшую и радостнейшую ночь нам нечего доказывать. Мы только можем всему миру, всем дальним и ближним, из полноты этой радости, этого знания сказать: „Христос воскресе! – Воистину воскресе Христос!“»[7]:52. А ведь слова «Христос воскресе!» и есть свидетельство и доказательство.

Прикоснитесь к человеческой радости, призывает о. Александр Шмеман. Но достаточное ли это доказательство истинности Христова учения?

О. Александр Шмеман полемизирует, как ему кажется, с атеистами. «Может быть, вместо того, чтобы писать плоские брошюры, из которых следует, что несколько столетий самая грубая ложь владела почему-то жизнью людей, стоит постараться понять эту удивительную, органическую ткань праздников, дающих каждому времени года свою особенную окраску, свою особенную глубину? Свет Рождества, светлая печаль Поста, из которой подспудно, незаметно растет радость Пасхи, летом и солнцем наполненные праздники Вознесения и Троицы, августовская, предосенняя глубина Преображения и Успения. Выдумки? Обман? Миф? Допустим. – Но почему же не попытаться понять, что за ним стоит некий глубокий подход к жизни? Ведь одно ясно – человек не может жить без праздника и без празднования»[6]:101. Впрочем, для о. Александра Шмемана любой человек не может жить без всякого праздника, а не непременно церковного. Так что же он хочет этим доказать?

О. Александр Шмеман настаивает: «Поэтому, повторяю, не нужно развенчивать и обличать праздники как религиозную выдумку и обман, а нужно задуматься над самим фактом праздника и празднования в человеческой жизни, над их значением для человека»[6]:101-102. Как будто атеисты отрицают значение праздников! Напротив, посюсторонняя мистика и энтузиазм национал-социалистических и коммунистических массовых шествий гораздо ближе к рассуждениям о. Александра Шмемана, чем он сам думал.

О праздниках Пасхи и Пятидесятницы о. Александр Шмеман рассуждает как о «натуральных»: «Да, оба праздника возникли, как праздники „натуральные“: один – как праздник весны и весеннего воскресения природы, другой – как праздник первых плодов... Они выражали саму сущность праздника, как радости человека о жизни. Они торжественно отмечали очередное „восстание“ мира из зимней смерти – к жизни»[8].

Страшный Суд в таком мировоззрении отнюдь не страшен: «Апостол Павел в Послании к Фессалоникийцам говорит о радости этого пришествия: „И тогда, – говорит он, – мы всегда с Господом будем...“. Однако постепенно, на протяжении веков, радость эта как бы растворилась в страхе – страхе последнего суда, который христиане стали называть страшным»[6]:78.

Вместо «фарисейства» Церковного Христианства правый модернизм и в своей православной, и в своей атеистической версии предлагает «положительное христианство» в духе программы НСДАП, которое очищено от понятия «греха» и ставит в центр обыденную жизнь и «простую, радостную миссию Царства Небесного внутри нас, Сына Божиего, службы добру и пламенной защиты от зла»[9].

Вечное «Да»

«Карлейль определенно намеревался сохранить основные формы христианского опыта в таком мире, который вынужден обходиться без традиционного Творца и Искупителя. „Миф христианской религии не выглядит в восемнадцатом веке так же, как выглядел в восьмом“, - и поэтому Карлейль вынужден попытаться в наш железный век „воплотить божественный Дух этой религии в новом мифе, в новом носителе и в новых одеждах, чтобы жили наши души, которые без этого погибнут“. Этот новый миф, единственная Библия которого - то, что „я ощущаю в своем сердце“, это миф без Символа веры, и он служит спасению, которое есть обретение состояния зрелости личности: достижение того уверенного духовного отношения к самому себе и к вселенной, которое Карлейль называет „Вечным Да“»[5]:129.

идеологии

немецкий национализм

Августовское переживание (1914 год).

Немецкие солдаты в день объявления войны России. 1 августа 1914 года.

марксизм

А. М. Горький:

«Безумству храбрых поем мы песню».

Горький, указывая, что бесстрашие революционеров «многие считают безумием», писал: «Я начал свою работу возбудителя революционного настроения славой безумству храбрых. Был момент, когда естественная жалость к народу России заставила меня считать безумие почти преступлением. Но теперь, когда я вижу, что этот народ гораздо лучше умеет терпеливо страдать, чем сознательно и честно работать, я снова пою славу священному безумству храбрых. Из них же Владимир Ильич — первый и самый безумный»[10].

Иосиф Сталин: «Это очень хорошо, что у Вас „радостное настроение“. Философия „мировой скорби“ не наша философия. Пусть скорбят отходящие и отживающие. Нашу философию довольно метко передал американец Уитман: „Мы живы, кипит наша алая кровь огнем неистраченных сил“»[11].

«Радостно и уверенно идет наш народ за партией, за мудрым своим вождем товарищем Сталиным к полному торжеству коммунизма, к полному триумфу великого дела Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Да здравствует победоносная, овеянная славой коммунистическая партия! Да здравствует великий вождь трудящихся, наш любимый Сталин!»[12].
революционность, революционная страсть

«Общей чертой у крестьян-трудовиков и у крестьянской интеллигенции является живость воспоминаний о крепостном праве. Всех их объединяет ключом бьющая ненависть к помещикам и к помещичьему государству. Во всех них бушует революционная страсть»[13].

Также: «непосредственная революционность, страсть немедленного разрушения помещичьей власти, немедленного созидания нового строя»[13], революционная страстность пролетарского борца[14].

Разжигание революционной страсти толпы - первейшая обязанность марксиста: «Величайшая решительность, величайшая энергия, немедленное использование всякого подходящего момента, немедленное разжигание революционной страсти толпы, направление ее на более решительные и самые решительные действия — таков первейший долг революционера»[15].

народная страсть

Также: новое дело толпы, новое дело великой народной страсти[16]:83.

Владимир Ленин: «Вся новая эра в России завоевана и держится только народной страстью»[16]:82.

лозунги

См. Гностическое опьянение в лозунгах

Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее, а когда весело живется, работа спорится
За радостное цветущее детство! За счастливую, крепкую семью!
Радость нынешних дней нам в победах далась, эта радость свободы вовек не погаснет (лозунг)
С каждым днем все радостнее жить!
см. также
  • шоссе Энтузиастов - бывшая Владимирка, изображенная на картине художника Левитана, «Голгофа» русских революционеров, дорога в Сибирь.
  • Марш энтузиастов.

анархизм

Михаил Бакунин: «Нет более ни финансов, ни войска, ни суда, ни полиции; нет государственной силы, нет государства, остается могучий, свежий народ, одержимый ныне единою социально-революционною страстью»[17].

правый модернизм

Правый модернизм в лице национал-социалистов и фашистов сознательно культивируют в себе гностическое безумие:

«Фашисты, как одержимые безумием, были убеждены, что обладают силой воли, которая может преодолеть любые ограничения и способны оказать сопротивление объективной действительности, преобразив реальность и природу человека по образу своего мифа. Следуя этой цели, фашизм вверг итальянцев во Вторую мировую войну. Фашизм хотел покорить новые страны и распространить тоталитарную „новую цивилизацию“ по всей Европе. На самом же деле фашизм породил лишь страдания, смерть и разрушение»[18].

вторая реальность

Опьянение закрывает пути познания и Абсолютной Истины, и истин факта, производя характерный гностический пыл, который отличает гностика от «старого» человека. Гностическое опьянение миром, космическое прельщение сопровождаются разрушением границ личности, то есть разума и морали.

Гностиками двигают отнюдь не теоретические идеи, а гностическое безумие. Как пишет Карл Маннгейм: «Не идеи подвигают этих людей на революционные действия. Их выплеск обусловлен экстатическими и оргиастическими энергиями. Элементы сознания, „побеждающие реальность“, пробуждаются к функционированию в рамках утопии, но это ни в коем случае не идеи. Объяснять все происходящее тем, что люди следуют идеям, значит поддаваться бессознательному искажению, порожденному либерально-гуманистической стадией утопизма».

Духовная анестезия. Наряду с ритуальной магической деятельностью (активизмом) гностическое опьянение развлекает человека на некоторое время, позволяет ему на короткое время защититься от власти смерти, власти болезни, власти бедности и поражения, от власти пространства, времени и от зависимости от других людей.

бунт

Гностическое безумие — это бунт против первой реальности, против порядка в обществе и Церкви.

светская мистика

Светская мистика во всех ее разновидностях есть род опьянения плотью и кровью мира сего.

Гностик совершает прыжок в посюстороннюю эсхатологию, во вторую реальность, опьяняет себя светской гностической мистикой «будущего», «процесса», «очищения», «возрождения». Этот прыжок связан с духовным, а зачастую и реальным самоубийством, и, во всяком случае, с отречением от Бога.

мистика коллектива

Коллективизм создает псевдомистическую ауру, опьянение состоянием принадлежности к массе.

Когда обычных псевдомистических коллективных переживаний оказывается недостаточно, они искусственно стимулируются посредством коллективных ритуалов.

Здесь типичны опыты эпохи декаданса и, в частности, русского символизма. Вячеслав Иванов теоретизирует о «соборном культе», «соборном искусстве», новой общинной жизни, «новом народничестве», теургии. В области практики Иванов предпринимает попытку создать в своем кругу «общину будущего», построенную на дионисических оргиастических основах, где соединяет «формы организации Любви» с всеобщим голосованием и социальной революцией. Как отмечал Белый, «указывая на дионисические основы общины будущего, Вяч. Иванов возводит общественность в религиозный принцип, указывая на трагический элемент общественных отношений»[19]. Те же идеи мы находим у обновленцев и представителей движения литургического обновления с их мистическим коллективизмом и «возрождением общинной жизни».

Начиная со 2-й половины XX века, теургические мотивы наиболее полно воплощаются в массовой культуре с ее оргиастической и энтузиастической природой.

патологическая речь →

см. также

борьба с гностическим опьянением

Типичным рецептом против гностического опьянения служит гностический сон. В действительности в душе гностика энтузиазм неизбежно дополняется готовностью к компромиссам.

Единственным достаточным ответом на гностическое безумие мог бы быть запрет на трансляцию этого безумия. Этого можно было бы достичь через изоляцию носителей гностицизма, через запрет на издание их сочинений и т. д. Но ситуация в современном массовом гностическом обществе такова, что христианское государство отсутствует, а Христианская Церковь действует внутри либерального континуума и не обладает фактической властью над отступниками.

Св. Филарет Московский отмечает: «Нужно еще советовать, чтобы человек в своих действиях вообще сохранял спокойную твердость и остерегался всякого волнения и раздражения. Ибо волнение и раздражение нерв усиливает способность принимать впечатления темного невидимого»[20].

иллюстрации

Примером гностической интоксикации являются два известных публичных выступления в России XIX века: лекции Тимофея Грановского и Федора Достоевского.

лекции Т. Грановского 1843 года

Согласно описанию П. Анненкова, в Москве он «застал ученое и, так сказать, междусословное торжество, происходившее в Москве по случаю первых публичных лекций Грановского, собравшего около себя не только людей науки, все литературные партии и обычных восторженных своих слушателей — молодежь университета, но и весь образованный класс города — от стариков, только что покинувших ломберные столы, до девиц, еще не отдохнувших после подвигов на паркете, и от губернаторских чиновников до неслужащих дворян. Единодушие в приветствии симпатичного профессора со стороны всех этих лиц, разделенных между собою всем родом своей жизни, своих занятий и целей, считалось тогда очень знаменательным фактом, и, действительно, факт имел некоторое значение, обнаружив, что для массы публики существуют еще и другие предметы уважения, кроме тех, которые издавна указаны ей общим голосом или официально. С такой точки зрения публичные лекции Грановского, пожалуй, могли считаться и политическим событием… Когда в заключение своих лекций профессор обратился прямо от себя к публике, напоминая ей, какой необъятный долг благодарности лежит на нас по отношению к Европе, от которой мы даром получили блага цивилизации и человеческого существования, доставшиеся ей путем кровавых трудов и горьких опытов,-- голос его покрылся взрывом рукоплесканий, раздавшихся со всех концов и точек аудитории»[21].

По описанию Александра Герцена, заключение первого курса «было для Грановского настоящей овацией, вещью неслыханной в Московском университете. Когда он, оканчивая, глубоко тронутый, благодарил публику, — все вскочило в каком-то опьянении, дамы махали платками, другие бросились к кафедре, жали ему руки, требовали его портрета. Я сам видел молодых людей с раскрасневшимися щеками, кричавших сквозь слезы „браво! браво!“ Выйти не было возможности; Грановский, бледный, как полотно, сложа руки, стоял, слегка склоняя голову; ему хотелось еще сказать несколько слов, но он не мог. Треск, вопль, неистовство одобрения удвоились, студенты построились на лестнице — в аудитории они предоставили шуметь гостям. Грановский пробрался, измученный, в совет; через несколько минут его увидели выходящего из совета — и снова бесконечное рукоплескание; он воротился, прося рукой пощады, и, изнемогая от волнения, взошел в правление. Там бросился я ему на шею, и мы молча заплакали»[22].

Пушкинская речь Достоевского 1880 года

См. основную статью Пушкинская речь

источники

  •  Abrams, M. H. Natural supernaturalism. Tradition and revolution in romantic literature. — New York: W. W. Norton, 1971.


Сноски


  1. Хомяков А. По поводу отрывков найденных в бумагах И.В. Киреевского // Полное собрание сочинений. Изд. 3-е. М., 1900. Т.1. С.282.
  2. Шеллинг Ф. Философия откровения. 7-я лекция / Шеллинг Ф.В.И. Философия откровения. СПб., «Наука», 2000. Т.1. С.163.
  3. Киреевский И. О необходимости и возможности новых начал для философии / Полное собрание сочинений И.В.Кириевского в двух томах. М.,1911. Т.1.С.230.
  4. Бердяев Н. Новое религиозное сознание и общественность / Бердяев Н. Новое религиозное сознание и общественность. М.: Канон+, 1999. С.214.
  5. 5,0 5,1 5,2  Abrams, M. H. Natural supernaturalism. Tradition and revolution in romantic literature. — New York: W. W. Norton, 1971.
  6. 6,0 6,1 6,2 6,3 6,4 6,5 6,6  Шмеман, Александр о. Воскресные беседы. — Paris: YMCA-Press, 1989.
  7. 7,0 7,1  Шмеман, Александр о. Проповеди и беседы. — М.: Паломникъ, 2003.
  8.  Шмеман, Александр о. За жизнь мира = Schmemann, Alexander. For the life of the world. New York: National Student Christian Federation, 1963 / Пер. Ларисы Волохонской. — New York: Religious Books for Russia, 1983. — С. 51.
  9.  Розенберг, Альфред. Миф XX века. Оценка духовно-интеллектуальной борьбы фигур нашего времени. — Таллинн: Shildex, 1998. — С. 443.
  10. цит. по  Ленин, В. И. Полное собрание сочинений: В 55-ти т. — М.: Издательство политической литературы, 1975. — Т. 54. — 715 с.
  11.  Сталин, Иосиф. Письмо т. Демьяну Бедному 15 июля 1924 г // Полное собрание сочинений. — М.: Госполитиздат. — Т. 6. — С. 273.
  12. Квасов, Ворошиловградская обл. цит. по XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). 10 - 21 марта 1939 г. Стенографический отчет. — М.: ОГИЗ; Государственное издательство политической литературы, 1939. — С. 98.
  13. 13,0 13,1  Ленин, В. И. Аграрная программа с.-д. в первой русской революции // Полное собрание сочинений: В 55-ти т. — М.: Издательство политической литературы, 1973. — Т. 16. — С. 380.
  14.  Ленин, В. И. Предисловие к русскому переводу писем К. Маркса // Полное собрание сочинений: В 55-ти т. — М.: Издательство политической литературы, 1972. — Т. 14. — С. 374.
  15.  Ленин, В. И. Задачи революционной армии // Полное собрание сочинений: В 55-ти т. — М.: Издательство политической литературы, 1960. — Т. 11. — С. 342. — 339-343 с.
  16. 16,0 16,1  Ленин, В. И. Дума и народ // Полное собрание сочинений: В 55-ти т. — М.: Издательство политической литературы, 1972. — Т. 13.
  17. М. А. Бакунин. Государственность и анархия (1873).
  18.  Gentile, Emilio. The struggle for modernity. Nationalism, futurism, and fascism. — Westport, Conn.: Praeger, 2003. — P. 181.
  19.  Белый, Андрей. Апокалипсис в русской поэзии // Символизм как миропонимание. — М.: Республика, 1994. — С. 415.
  20.  Филарет (Дроздов), св. Письмо № 364 от 25 февраля 1843 года // Письма к преподобному архимандриту Антонию, наместнику Троице-Сергиевой Лавры 1831-1867: В 3-х т. — Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2007. — Т. 1. — С. 291.
  21.  Анненков, П. В. Замечательное десятилетие. 1838 - 1848 // Литературные воспоминания. — М.: Гослитиздат, 1960. — С. 213-214. — 133-374 с.
  22.  Герцен, А. И. Былое и думы. 1852-1868 // Собрание сочинений: В 30-ти т. — М.: Академия наук СССР, 1956. — Т. 9. — С. 127.