Герцен Александр Иванович
1812-1870
Тип: идеолог
Испытал влияние: Жорж Санд, Гегель Георг Вильгельм Фридрих
Направление: Русское освободительное движение, антихристианство
(6 апреля 1812 — 21 января 1870) — антихристианин, борец против Христианского государства. Представитель Русского освободительного движения.
влияние
Шиллер
Идеал нравственно совершенной личности Герцен воспринял прежде всего из сочинений Фридриха Шиллера.
христианский социализм
На мировоззрение Герцена оказал влияние христианский социализм Жорж Санд и Пьера Леру, в частности, неопределенно социалистические идеи служения народу, солидарности и братства.
Романы Жорж Санд содержали неконкретные призывы стать другом народа («Мопра»), учение о новом христианстве («Спиридион») и предсказания будущей революции:
«Восстанет бедняк на богача, и разрушит замки его, и поделит земли его. Мне уже не увидеть этого, но вы увидите: на месте этого парка вырастет десяток хижин, и десять семей станут жить на доходы от здешней земли. Не будет более ни слуг, ни господ, ни мужиков, ни сеньоров... Не смейтесь, молодой человек, над тем, что я говорю, ибо устами моими глаголет Бог. Взгляните на небо. Звезды мирно светят, и ничто не нарушает извечный порядок мироздания. Большие не пожирают малых, не нападают на своих соседок. Так вот, настанет время, когда подобный же мир воцарится и меж людьми. Господь пошлет бурю и сметет всякую нечисть»[1].
сен-симонизм
Герцен проявлял значительный интерес к сен-симонизму, оценивая его как неясный, религиозный и в то же время аналитический[2].
Согласно Г. Шпетту, «идею оправдания или искупления плоти, réhabilitation de la chair, Герцен толковал как новую религию, религию жизни и красоты, пришедшую на смену религии смерти и самоотречения. Эта идея восстанавливала гармоническое единство человека, расстроенное догматами традиционной веры, и наводила самого человека на мысль о себе, как существе цельном, а не составленном из двух разнородных стихий. До конца, до последних дней Герцена идея человека цельного, живого и единого остается центральным, твердо устойчивым пунктом его философского мировоззрения. И когда сам Герцен свидетельствует о том, что сенсимонизм лег в основу его убеждений и неизменно остался в существенном[3], то нельзя не видеть, что этим существенным был только человек - живой, страдающий и отстаивающий свои права на жизнь»[4].
Сен-симонистское «искупление плоти» обсуждается в «Былом и думах»:
«Торжественно и поэтически являлись середь мещанского мира эти восторженные юноши с своими неразрезными жилетами, с отрощенными бородами. Они возвестили новую веру, им было что сказать и было во имя чего позвать перед свой суд старый порядок вещей, хотевший их судить по кодексу Наполеона и по орлеанской религии.
С одной стороны, освобождение женщины, призвание ее на общий труд, отдание ее судеб в ее руки, союз с нею как с ровным.
С другой – оправдание, искупление плоти, réhabilitation de la chair!
Великие слова, заключающие в себе целый мир новых отношений между людьми, – мир здоровья, мир духа, мир красоты, мир естественно-нравственный и потому нравственно чистый. Много издевались над свободой женщины, над признанием прав плоти, придавая словам этим смысл грязный и пошлый; наше монашески развратное воображение боится плоти, боится женщины. Добрые люди поняли, что очистительное крещение плоти есть отходная христианства; религия жизни шла на смену религии смерти, религия красоты – на смену религии бичевания и худобы от поста и молитвы. Распятое тело воскресало, в свою очередь, и не стыдилось больше себя; человек достигал созвучного единства, догадывался, что он существо целое, а не составлен, как маятник, из двух разных металлов, удерживающих друг друга, что враг, спаянный с ним, исчез.
Какое мужество надобно было иметь, чтоб произнести всенародно во Франции эти слова освобождения от спиритуализма, который так силен в понятиях французов и так вовсе не существует в их поведении»[3].
младогегельянство
На фоне всех прочих воздействий решающим для Герцена оказалось влияние Гегеля, сначала через Цешковского, затем Руге.
Герцен видит в Гегеле мыслителя, который окончательно победил дуализм, прежде всего христианский. Гегельянство становится средством для избавления от всякой метафизики и ступенью к универсальной новой «науке».
- Август Цешковский
В 1839 году, еще до знакомства с сочинениями самого Гегеля, Герцен ознакомился с ключевым сочинением польского философа-гегельянца Августа Цешковского «Prolegomena zur Historiosophie».
Гностическая мысль Цешковского стала источником целого ряда мифов в идеологии Герцена. Цешковский настаивал, корректируя Гегеля, что философское знание недостаточно для соединения в истории Божественного и человеческого. Такое воплощение Бога в истории, по подобию Боговоплощения, должно произойти через совпадение человеческих и Божественных целей в едином религиозно-политическом теле, вселенской церкви. Для такого совпадения слова и дела Цешковский предложил термин «праксис»[5].
- Гегель
Лишь в 1842 году, после такой подготовки в активистском смысле, Герцен приступает к чтению самого Гегеля. Результат оказался предсказуемым: гегелевская умозрительная система становится «алгеброй революции»:
Когда я привык к языку Гегеля и овладел его методой, я стал разглядывать, что Гегель гораздо ближе к нашему воззрению, чем к воззрению своих последователей; таков он в первых сочинениях, таков везде, где его гений закусывал удила и несся вперед, забывая «бранденбургские ворота». Философия Гегеля — алгебра революции, она необыкновенно освобождает человека и не оставляет камня на камне от мира христианского, от мира преданий, переживших себя[6].
Густав Шпетт отмечает: «Если бы мы попробовали задаться вопросом: что в особенности специфически гегелевского влекло к себе Герцена, мы попали бы, отыскивая ответ на этот вопрос, и положение затруднительное… Анализ философских проблем в рефлексии на предметное сознание, — это оставалось для Герцена недоступным. Более доступный его современникам „абсолютный идеализм“, как философия безусловного тожества, также не мог раскрыться Герцену в своем подлинном и положительном философском значении; самое большее, Герцен видел его лишь с его отрицательной теологической стороны. И даже наиболее доступное, наиболее признанное уже современниками Гегеля — его диалектика, не вызвало у Герцена должного философского восторга или вдохновения. Поэтому, если подходить к Герцену с этим, собственно философски точно поставленным вопросом, то мы должны были бы признать, что за отсутствием ответа, у Герцена строго — философского и положительного интереса к философии Гегеля не было, как, может быть, в этом же строгом смысле нe было и вообще актуального интереса к философии. Он был только in potentia, а потому и сорвался так легко. Герцену нужны были не философские принципы, а именно мировоззрение»[4].
образование
В юности Герцен получил воспитание на дому, основанное на чтении произведений иностранной литературы, преимущественно конца XVIII века: французские романы, комедии Бомарше, произведения Гёте, Шиллера.
Учитель русской словесности И. E. Протопопов познакомил Герцена тетрадки стихов Пушкина: «Оды на свободу», «Кинжал», «Думы» Рылеева.
В 1829 году Герцен поступил в Московский университет на физико-математическое отделение.
политическая деятельность
В университете Герцен принимал участие в так называемой «маловской истории» (протест студентов против нелюбимого преподавателя), но отделался сравнительно легко — недолгим заключением, вместе со многими товарищами, в карцере.
В 1834 году все члены кружка Герцена и он сам были арестованы. Герцен был сослан в Пермь, а оттуда в Вятку.
В 1847 году Герцен эмигрировал из России. В 1848 году он стал свидетелем революции во Франции, июньского восстания и его разгром.
Герцен сблизился с Прудоном, издавал вместе с ним газету «Голос народа» («La Voix du Peuple») которую финансировал.
В 1849 году, после разгрома радикальной оппозиции президентом Луи Наполеоном, Герцен был вынужден покинуть Францию и переехал в Швейцарию, а оттуда в Ниццу.
В этот период Герцен вращался среди кругов радикальной европейской эмиграции, собравшейся в Швейцарии после поражения революции в Европе, и, в частности, познакомился с Джузеппе Гарибальди.
Герцен переехал в Лондон, где основал Вольную русскую типографию для печатания запрещенных изданий и с 1857 года издавал еженедельную газету «Колокол».[7]
15 марта 1865 года под настойчивым требованием правительства России к правительству Великобритании редакция «Колокола»[8] во главе с Герценом покинула Лондон навсегда и переехала в Швейцарию, гражданином которой Герцен к тому времени стал. В апреле этого же 1865 года туда была переведена и «Вольная русская типография».[9] Вскоре начали переезжать в Швейцарию и люди из окружения Герцена, например в 1865 году туда переехал Николай Огарев.
псевдофилософия
Оригинальность мировоззрения Герцена состоит в сочетании монизма и случайности, по аналогии с дарвинизмом.
В «Письмах об изучении природы»: «Именно здесь-то и обнаруживалось значение принципа научности, ибо ничто иное как наука, научное, «высшее» знание устраняло по своему существу ненаучный, в лучшем случае, только в отвлечении возникающий дуализм. Как формулировано в самом начале первой статьи о дилетантизме, «высшее примирение в сфере мышления провозгласилось миру наукой»»[4].
монизм
«Никакого и ни в чем Герцен не мог выносить дуализма; оба момента проблемы человека - теоретический и практический - для него сливались в одну цель, и он всегда искал таких средств, которые бы вели согласованно оба момента в одном направлении»[4].
«Проблему философского дуализма Герцен, по-видимому, продумал весьма тщательно. Он видит ее в самых разнообразных постановках вопросов, старается свести их к одной фундаментальной и всеобщей формуле, и наконец эту последнюю, выполняя свой основной замысел, „перевести“ в жизнь с большей последовательностью, чем это делал сам Гегель. Уже в статье „По поводу одной драмы“ он пытается разрешить тот роковой „дуализм“ индивидуального и общего… Этот дуализм и его противоречие разрешаются у Герцена примирением индивидуального с общим в их практическом сочетании. Зато чисто теоретическое, принципиально теоретическое значение имеет преодоление того дуализма, который выражается в противопоставлении эмпирии и умозрения. Гегель указал путь п метод примирения этой противоположности: эмпирия — только низшая ступень познания, умозрение есть ступень более высокая, но пока оно остается отвлеченным, оно также недостаточно, как и эмпирия, и кроме того, оно находится с нею в противоречии. Их конкретное примирение мы встречаем на следующей, еще более высокой ступени — в спекулятивной эмпирии»[4].
Другой дуализм, который Герцен стремится преодолеть, природы и мышления, естествознания и философии.
Он находит псевдоосмысленное разрешение проблемы: «Мысль и предмет составляют не два разные предмета, а два момента чего-то единого»[10]. «Это примирение — в признании разумности понятия, которое, раскрывая необходимость предметного содержания, с одной стороны, оправдывает его бытие и развитие, а с другой стороны, тем самым, что оно раскрывает разумность предмета, делает его нам не чуждым, а близким, своим... Человек не вносит свой разум в вещи, а находит разум в вещах»[4]. «Человек не потому раскрывает во всем свой разум, что он умен и вносит свой ум всюду, а, напротив, умен оттого, что все умно»[10].
Перечисленными примерам дуализм не исчерпывается, потому что остается осуществить эту мнимоосмысленную разумность в действии, в действии, как обнаруживается, политическом.
Герцен, становясь идеологом, «выпадает» в реальность, в «жизнь», мотивируя переход к практике не внутренней философской необходимостью, а внешними и случайным психологическими и биографическими причинами[4]. Это выпадение из области истины в область деяния является, между прочим, совершенно последовательным, поскольку дуализм теории и практики в принципе неустраним. Его можно устранить только действием, только совпадением в самом деятеле действия и мышления.
Густав Шпетт обобщает проблематику, возникающую в жизни идеологов-псевдофилософов:
«История еще раз, — невзирая на все прежние разочарования и неудачи, — предъявила философии требование „вмешаться“ в ее практику, руководить ею. Кое-кто не устоял перед соблазном власти. Но практика власти есть практика измены и предательства. Теория и философия были проданы и распяты, потому что новый дуализм преодолевался практически. Всякое противоречие преодолимо лишь при условии существования чего-нибудь, что возвышалось бы над противоречием, и обнимало его крайности, или что находило бы для них некоторую общую почву. Новый дуализм реализовал противоположение разума и действительности в противоречии самой теории и практики… Сдерживавшиеся истлевающим тожеством теория и практика расходились все дальше друг от друга. Но все-таки практика, не даром она — практика, — волокла за собою теорию. Последняя, соблазненная властью, оказалась на поводу у практической стихии, а практика вырастала до преодолевающей противоречие силы, потому что она „включала в себя“ теорию. Философская теория, состоящая в прислугах у практики, также называется мировоззрением. Мировоззрение не только верит, оно резонирует и рассуждает, оно имеет свои псевдотеории. Последние должны оправдывать практикою преодолеваемый дуализм практики и теории. В самом существовании субъекта его исповедующего легче всего мировоззрению найти практическое совмещение теории и практики, которое и напрашивается само собою в общий принцип преодоления противоречия. Отсюда не только антропоцентрический, но и антропопатетический характер соответствующих мировоззрений»[4].
«Герцен именно так и понимал задачу эпохи: настало время, устранить последний, практически возникающий дуализм самой практики и теории, противоречие действительности и разума обнаруживающееся на деле. Если само дело показывает, что наша жестокая и пошлая действительность не разумна, то задача эпохи в том и состоит, чтобы теоретически понятое свершить в практически действительном, в том, чтобы сделать действительность разумною. Пусть она не разумна, она должна стать разумною»[4].
личность
«Выход один, нужно открыто признать права личности, о которых громко говорит само время, и тогда легко убедиться, что вместе с этом признанием мы находим ключ к решению проблемы нового времени. Через личность, в ее деянии, теория может быть переведена в жизнь, через личность и ее деяние, следовательно примиряется последний дуализм теории и практики, а вместе с ним устраняется и всякий дуализм»[4].
«Положительное примирение может только быть в деянии свободном, разумном и сознательном».
Примирение науки — снова начатая борьба, достигающая примирения в практических областях; примирение науки — в мышлении, но «человек не токмо мыслящее, но и действующее существо». Примирение науки всеобщее и отрицательное — оттого ей личность не нужна; положительное примирение может только быть в деянии свободном, разумном, сознательном. В тех сферах, в которых личность сохранила необходимость проявления ее в деяниях очевидца, в религии, например, не одно возношение лиц, но и нисхождение к лицам, сохранение их; в ней вера признана мертвою без дел, любовь поставлена выше всего[11].
За такого рода практическим решением всех вопросов происходит не только утверждение личности на самой себе, но и культ настоящего и случайного. В духе декаданса.
«Личность для Герцена — не „будущий“ призрачный человек, а живая во плоти личность настоящего, сегодняшнего дня, личность реальная, а не грядущая, творческая, а не мечтающая и схематизирующая. Личность — не игрушка, не кукла, но и не средство для достижения оторванных от настоящего целей. Она — высшая и себе довлеющая цель»[4].
«Мировоззрение Герцена в целом - апофеоз личности. Его отношение к личности достигает степени религиозного напряжения. Не случайно сочетались у него слова: религия уважения к личности, и с обдуманным сознанием говорил он о своем человеческом православии.
В личности видел Герцен проблему современного реализма, и через личность же задумал он разрешить основной «дуализм» своего времени: дуализм теории и практики»[4].
случайное
Герцен культивирует случайное и единичное, как настоящее во всей ее живой непредсказуемости, что прекрасно вписывается в его имманентизм, приведший к отпадению от Бога в демоническую замкнутость.
- Вы хотите меня уверить, доктор, что людям предназначено быть мошенниками.
- Поверьте, что людям ничего не предназначено.
- Да зачем же они живут?
- Так себе, родились и живут. Зачем все живет? Тут, мне кажется, предел вопросам; жизнь — и цель, и средство, и причина, и действие. Это вечное беспокойство деятельного, напряженного вещества, отыскивающего равновесие для того, чтоб снова потерять его, это непрерывное движение, ultima ratio, далее идти некуда. Прежде все искали отгадки в облаках или в глубине, подымались или спускались, однако не нашли ничего — оттого, что главное, существенное все тут, на поверхности. Жизнь не достигает цели, а осуществляет все возможное, продолжает все осуществленное, она всегда готова шагнуть дальше — затем, чтоб полнее жить, еще больше жить, если можно; другой цели нет»[12].
Герцен фиксирует таким образом свое выпадение в реальность случайную и политическую:
«Я было затерялся (по примеру XIX века) в сфере мышления, а теперь снова стал действующим и живым до ногтей; самая злоба моя восстановила меня во всей практической доблести... Никогда живее я не чувствовал необходимости перевода, — нет — развития в жизнь философии»[13].
настоящее
Случайность, принятая Александром Герценом за принцип, диктует ему особое, «реалистическое» отношение к мистике момента, настоящего:
«Что может быть? Что будет? Об этом реальный человек не должен думать, если не хочет, отравить каждый кусок, каждый глоток. Настоящее хорошо, а оно-то и есть настоящее, и святейшее достояние наше»[14].
Как аналог можно указать учение о настоящем моменте у Льва Толстого, которое также радикально отрывает человека от пребывания пред Лицем Божиим.
вера в будущее
В кажущемся противоречии с учением о случайности находится вера Герцена в будущее. За счет своей безосновности это именно вера, а не предвидение, абсурдный прыжок или точнее постепенно механическое сваливание в ничто:
«От всех упований, от всей жизни, которая прошла между рук (да еще как прошла!), если что-нибудь и осталось, то это — вера в будущее; когда-нибудь, долго после нашей смерти, дом, для которого мы расчистили место, выстроится, и в нем будет удобно и хорошо — другим»[12][15].
«Религия грядущего общественного пересоздания — одна религия, которую я завещаю тебе. Она без рая, без вознаграждения, кроме собственного сознания, кроме совести... Иди в свое время проповедовать ее к нам домой; там любили когда-то мой язык и, может, вспомнят меня... Благословляю тебя на этот путь во имя человеческого разума, личной свободы и братской любви!»[12].
«Что выйдет из этой крови? — кто знает; но что бы ни вышло, довольно, что в этом разгаре бешенства, мести, раздора, возмездия погибнет мир, теснящий нового человека, мешающий ему жить, мешающий водвориться будущему, — и это прекрасно, а потому — да здравствует хаос и разрушение!
Vive la mort!
И да водружится будущее!»[12].
Вера в будущее приобретает у Герцена конкретную форму веры в будущность русского народа:
«Тогда я завещаю мой тост моим детям и, умирая на чужбине, сохраню веру в будущность русского народа и благословлю его из дали моей добровольной ссылки!»[12].
цель жизни
Из представления о случайности вытекает безжалостная и безрадостная философия Герцена о том, что цель жизни есть сама жизнь. Это не только патологическое речение, но и исповедание своего самотождества.
«Если глубоко всмотреться в жизнь, конечно, высшее благо есть само существование — какие бы внешние обстановки ни были. Когда это поймут — поймут и, что в мире нет ничего глупее, как пренебрегать настоящим в пользу грядущего. Настоящее есть реальная сфера бытия. Каждую минуту, каждое наслаждение должно ловить, душа беспрерывно должна быть раскрыта, наполняться, всасывать все окружающее и разливать в него свое. Цель жизни — жизнь. Жизнь в этой форме, в том развитии, в котором поставлено существо, т. е. цель человека — жизнь человеческая»[16].
«Ловить настоящее, одействотворить в себе все возможности на блаженство — под ним я разумею общую деятельность, и блаженство знания так же, как блаженство дружбы, любви, семейных чувств, — а там что будет, то будет, на мне ответственности не лежит; тот ответит, кто скрыл талант в землю, чтоб его не украли»[17].
аморализм
Для Герцена характерен резкий антиюридизм, протест против принципа справедливости, который ограничивал бы абсолютную свободу:
«В идее достоинство требует абсолютной свободы, - больше, как указал сам Герцен, своеволии: достойному человеку все дозволено. Не формально, а по существу это своеволие бывает ограничено одним - существованием других личностей, со своей полнотой, со своим достоинством, со своим эгоизмом»[4].
Конфликт между частным и общим разрешается Герценом через случайность и принцип развития, как выражение этой случайности:
«Путь достижения один: развитие в человеке сознания. Вполне развитое сознание само собою дает решение и того вопроса, который может возникнуть из опасения, как бы личность, всецело отдавшись своему индивидуальному делу, не стала в конфликт с «общими интересами»»[4].
Личность истинно свободного человека сама создает свою нравственность, поскольку его человеческое достоинство является последним нравственным определением и побуждением личности[4].
идеология
Под видом философского вопроса Герцен ставит чисто политическую задачу: сделать действительность разумной. Здесь он находится в одном русле с младогегельянством и марксизмом. Он сознает, что осуществление этой «разумности» будет разрушительным для общественного порядка, для порядка в душе, но его это не останавливает: «Кто не все исторгнул из груди не оправданное разумом, тот не свободен и может дойти до того, что отвергнет, весь разум»[18].
Внесение разума в действительность есть акт по существу революционный, творческий и богоборческий:
«Водворение мысли о новой жизни несравненно труднее в наше время, у нас нет неба, нет «веси Божией», наша весь человеческая и должна осуществиться на той почве, на которой существует все действительное, — на земле»[12].
Герцен ожидал и готовил будущую революцию и надеялся, что ее случайным результатом станет возникновение нового человека:
«Грядущая революция должна начать не только с вечного вопроса собственности и гражданского устройства, а с нравственности человека, в груди каждого она должна убить монархический и христианский принцип; все отношения людей между собою ложны, все текут из начала власти, все требуют жертвы, все основаны на вымышленных добродетелях, обязанностях... Конец политических революций и восхождение нового миросозерцания — вот что мы должны проповедовать»[19].
В его политической программе заметен фатализм и доверие к случайности, которая избавляет Герцена от необходимости как произойдет революция и какой строй она создаст. Он остается чистым от всякой политической грязи, снимая с себя таким ответственность за результаты своей пропаганды: разумная жизнь должна сама о себе позаботиться.
За счет этого у Герцена отчетливый уклон в сверхполитику, метаполитику. «Конец политических революций и восхождение нового миросозерцания — вот что мы должны проповедовать»[19].
сциентизм
Александр Герцен уже в начале своего творческого пути заявил о себе как представителе сциентизма, который в естественных науках ищет решения проблем как действовать в этом мире.
Естественные науки превозносятся Герценом, но лишь до тех пор пока служат орудием против формализма, схоластики, то есть против Христианства и метафизического знания неизменных истин.
Когда же доходит речь до обсуждения ограниченности естественных наук, Герцен с готовностью с этим соглашается, устанавливая утопическую цель создания универсальной науки по образцу Гегеля.
мифы в идеологии Герцена
Герцен свободно и художественно развивал целый ряд гностических мифов: о творчестве нового, новой жизни, новом человеке и др.
- миф о разрыве с народом
Во многом благодаря Герцену в русском обществе утвердился миф о разрыве образованных классов (интеллигенции) с народом. Легок отметить, что первоначально в мнимом разрыве обвинялась не только интеллигенция, но и народ. Герцен пишет «С другого берега»:
«Вы можете угадать народную мысль, это будет удача, но скорей вы ошибетесь. Вы и массы принадлежите двум разным образованиям, между вами века, больше, нежели океаны, которые теперь переплывают так легко. Массы полны тайных влечений, полны страстных порывов, у них мысль не разъединилась с фантазией, у них она не остается по-нашему теорией, она у них тотчас переходит в действие, им оттого и трудно привить мысль, что она не шутка для них. Оттого они иногда обгоняют самых смелых мыслителей, увлекают их поневоле, покидают середь дороги тех, которым поклонялись вчера, и отстают от других вопреки очевидности; они дети, они женщины, они капризны, бурны, непостоянны»[12].
В 1854 г. он формулирует мысль, которой суждено скоро стать лозунгом, зовущим в народ: «Образованная Россия должна теперь раствориться в народе»[20].
- лишние люди
Из мифа о разрыве с народом вытекает и уникальная, по мнению Герцена, роль его поколения: поколения «лишних людей»:
«Последние звенья, связующие два мира, не принадлежащие ни к тому, ни к другому; люди, отвязавшиеся от рода, разлученные с средою, покинутые на себя; люди ненужные, потому что не можем делить ни дряхлости одних, ни младенчества других, нам нету места ни за одним столом. Люди отрицания для прошедшего, люди отвлеченных построений в будущем, мы не имеем достояния ни в том, ни в другом, и в этом равно свидетельство нашей силы и ее ненужности»[12].
- о славянофилах и западниках
А. И. Герцен имел основания считать, что несмотря на разногласия, славянофилы и западники - явления родственные:
«Киреевские, Хомяков и Аксаков сделали свое дело; долго ли, коротко ли они жили, но, закрывая глаза, они могли сказать себе с полным сознанием, что они сделали то, что хотели сделать... С них начинается перелом русской мысли. И когда мы это говорим, кажется, нас нельзя заподозрить в пристрастии. Да, мы были противниками их, но очень странными. У нас была одна любовь, но не одинакая. У них и у нас запало с ранних лет одно сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы - за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, к русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно»[21].
Далее Герцен добавляет, что славянофилы «вместо мира мощей натолкнулись на живые русские (политические.- Ред.) вопросы»[21].
- миф общины
См. основную статью Миф общины
Для Герцена миф об общине имел огромное мировоззренческое значение. Община и указывала пути в будущее, и сама уже являлась этим будущим, подтверждая посюстороннюю веру Герцена и развеивала (на время) его сомнения.
Герцен пишет об открытиях Гакстагузена:
«„Русские сельские общины и республика, славянские деревни и социальные установления“. Эти слова, таким образом сгруппированные, без сомнения, звучат весьма странно для слуха читателей Гакстгаузена. Многие, я уверен в этом, спросят, находился ли вестфальский агроном в здравом уме. И однако Гакстгаузен совершенно прав: социальное устройство сельских общин в России — истина, столь же великая, как и могущественная славянская организация политической системы»[22].
согласование теории с практикой
Для Герцена община служила реальным мостом между теорией и практикой:
«Герцен сознавал необходимость перекинуть мост между теорией и практикой. Он знал, что будущее родится из существующего и что поэтому в существующем следует искать элементы, из которых разовьется будущее. Идеал, с точки зрения Герцена, имел смысл и значение лишь тогда, когда он опирался на действительность»[23].
«В свете революционного опыта ему стала еще яснее, чем раньше необходимость искать в реальной действительности залог осуществимости общественного строя, который пока существовал лишь в мечтах»[23].
Герцен «настойчиво выдвигал такой вопрос, который в его время из западноевропейских социалистов был поставлен только Марксом и Энгельсом,- вопрос об отношении идеала к действительности… „Без предрасположенного народного быта,- писал он,- общественная наука теряется в социальном бреде“… Герцен призывал перебросить „из стремления в приложение“, то есть научно обосновать необходимость воплощения в жизнь более совершенного и справедливого, чем современный, общественного строя»[23].
«На родине, как казалось Герцену он нашел наконец-то то, чего тщетно искал на Западе,- объективные предпосылки для осуществления социалистического идеала. Такими предпосылками, по мнению Герцена, являлись русская земельная община с периодическими переделами земли и признание русским крестьянством права на землю за каждым, кто ее обрабатывает своими руками. Земельные порядки русской деревни, по глубокому убеждению Герцена, не только должны спасти Россию от развития в ней пролетариата, но и обеспечить нашему народу переход к социализму»[23].
согласование личности с обществом
Мифическая община давала Герцену мечтательное орудие для примирения личности с коллективом:
«Согласовать личную свободу с миром — тут вся задача социализма… Славянская сельская община — бессознательный зародыш, который будет вызван к деятельной жизни лишь тогда, когда каждый человек в общине потребует себе все права, принадлежащие ему как особе, не утрачивая притом прав, которые он имеет как член общины»[24].
- общинный социализм
«Грядущая эпоха… на знамени своем поставит не личность, а общину, не свободу, а братство, не абстрактное равенство, а органическое распределение труда»[17].
«Мы русским социализмом называем тот социализм, который идет от земли и крестьянского быта, от фактического надела и существующего передела полей, от общинного владения и общинного управления, и идет вместе с работничьей артелью навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм вообще и которую подтверждает наука»[25].
В то же время Герцен предсказывал, что социализм по «закону» случайности будет побежден новой революцией:
«Настанет весна, молодая жизнь закипит на их гробовой доске, варварство младенчества, полное неустроенных, но здоровых сил, заменит старческое варварство; дикая, свежая мощь распахнется в молодой груди юных народов, и начнется новый круг событий и третий том всеобщей истории.
Основный тон его мы можем понять теперь. Он будет принадлежать социальным идеям. Социализм разовьется во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей. Тогда снова вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания, и снова начнется смертная борьба, в которой социализм займет место нынешнего консерватизма и будет побежден грядущею, неизвестною нам революцией...
Вечная игра жизни, безжалостная, как смерть, неотразимая, как рождение, corsi е ricorsi истории, perpetuum mobile маятника!»[12].
память
- Библиотека им. А. И. Герцена в г. Санкт-Петербург (МЦБС им. М. Ю. Лермонтова, филиал № 10)
- Библиотека им. Герцена А. И. в Омске
- Гомельская центральная городская библиотека им. А. И. Герцена
- Российский государственный педагогический университет имени А. И. Герцена
- Кировская областная библиотека им. А. И. Герцена
- Премия имени А. И. Герцена Правительства Кировской области[26]
- Улица Герцена — распространённый топоним в городах бывшего СССР.
филателия
-
Почтовая марка СССР,
1945 год, 30 коп. -
Почтовая марка СССР,
1962 год -
Почтовая марка Румынии,
1962 год, 1.75 лей
сочинения
См. основную статью Библиография Александра Герцена
- Герцен А.И. «Кто виноват?» роман в двух частях (1846)
- Герцен А.И. «Мимоездом» рассказ (1846)
- Герцен А.И. «Доктор Крупов» повесть (1847)
- Герцен А.И. «Сорока-воровка» повесть (1848)
- Герцен А.И. «Повреждённый» повесть (1851)
- Герцен А.И. «Трагедия за стаканом грога» (1864)
- Герцен А.И. «Скуки ради» (1869)
экранизации
- 1969 — «Старый дом», советский чёрно-белый художественный биографический фильм, посвященный раннему периоду жизни писателя.
- «Былое и думы» 1973
Сноски
- ↑ «Мопра»
- ↑ Герцен, А. И. О развитии революционных идей в России // Собрание сочинений: В 30-ти т = Du développement des idées révolutionnaires en Russie. — М.: Академия наук СССР, 1954. — Т. 7.
- ↑ 3,0 3,1 Герцен, А. И. Былое и думы. 1852-1868 // Собрание сочинений: В 30-ти т. — М.: Академия наук СССР, 1956. — Т. 8.
- ↑ 4,00 4,01 4,02 4,03 4,04 4,05 4,06 4,07 4,08 4,09 4,10 4,11 4,12 4,13 4,14 Шпетт, Г. Г. Философское мировоззрение Герцена. — Петроград: Колос, 1921.
- ↑ Kelly, Aileen. The discovery of chance. The life and thought of Alexander Herzen. — Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 2016. — ISBN 978-0-674-73711-2.
- ↑ Герцен, А. И. Былое и думы. 1852-1868 // Собрание сочинений: В 30-ти т. — М.: Академия наук СССР, 1956. — Т. 9.
- ↑ Kolokol. // Библиотека «хронос»
- ↑ Последний номер «Колокола» вышел 1 июля 1967 года.
- ↑ Вскоре после этого переезда в Швейцарию «Вольная русская типография» передается Герценом в собственность поляку-эмигранту Людвигу Чернецкому.
- ↑ 10,0 10,1 Герцен, А. И. Письма об изучении природы // Собрание сочинений: В 30-ти т. — М.: Академия наук СССР, 1954. — Т. 3.
- ↑ Герцен, А. И. Дилетантизм в науке // Собрание сочинений: В 30-ти т. — М.: Академия наук СССР, 1954. — Т. 3.
- ↑ 12,0 12,1 12,2 12,3 12,4 12,5 12,6 12,7 12,8 Герцен, А. И. С того берега // Собрание сочинений: В 30-ти т. — М.: Академия наук СССР, 1955. — Т. 6.
- ↑ Герцен, А. И. Письмо Н. П. Огареву, 2 марта 1841 года // Собрание сочинений: В 30-ти т. — М.: Академия наук СССР, 1961. — Т. 22. — С. 103-104.
- ↑ Герцен, А. И. Письмо Н. Х. Кетчеру от 1 января 1845 года // Собрание сочинений: В 30-ти т. — М.: Академия наук СССР, 1961. — Т. 28. — С. 217.
- ↑ Сравни у Чехова: «Через двести, триста лет жизнь на земле будет невообразимо прекрасной, изумительной… Давайте помечтаем, например, о той жизни, какая будет после нас, лет через двести, триста… Через двести, триста, наконец, тысячу лет – дело не в сроке – настанет новая, счастливая жизнь. Участвовать в этой жизни мы не будем, конечно, но мы для нее живем теперь, работаем, ну, страдаем, мы творим ее – и в этом одном цель нашего бытия и, если хотите, наше счастье… Мы должны только работать и работать, а счастье – это удел наших далеких потомков… А пройдет еще немного времени, каких-нибудь двести, триста лет, и на нашу теперешнюю жизнь также будут смотреть и со страхом, и с насмешкой… О, наверное, какая это будет жизнь, какая жизнь!.. И придет время, когда все изменится… народятся люди, которые будут лучше вас».
- ↑ Герцен, А. И. Дневник 1842 г. // Собрание сочинений: В 30-ти т. — М.: Академия наук СССР, 1954. — Т. 2. — С. 217-218.
- ↑ 17,0 17,1 Герцен, А. И. Дневник 1844 г. // Собрание сочинений: В 30-ти т. — М.: Академия наук СССР, 1954. — Т. 2. — 324-399 с.
- ↑ Герцен, А. И. Новые вариации на старые темы // Собрание сочинений: В 30-ти т. — М.: Академия наук СССР, 1954. — Т. 2. — С. 89.
- ↑ 19,0 19,1 Герцен, А. И. Письмо московским друзьям, 15-16 сентября 1849 года // Собрание сочинений: В 30-ти т. — М.: Академия наук СССР, 1961. — Т. 23. — С. 188.
- ↑ Герцен, А. И. Старый мир и Россия // Собрание сочинений: В 30-ти т = La Russie et le vieux monde. — М.: Академия наук СССР, 1957. — Т. 12. — С. 187. — 134-200 с.
- ↑ 21,0 21,1 Герцен, А. И. Константин Сергеевич Аксаков // Собрание сочинений: В 30-ти т. — М.: Академия наук СССР, 1958. — Т. 15.
- ↑ Герцен, А. И. Россия // Собрание сочинений: В 30-ти т = La Russie (1849). — М.: Академия наук СССР, 1955. — Т. 6. — 150-223 с.
- ↑ 23,0 23,1 23,2 23,3 Козьмин, Б. П. А. И. Герцен в истории русской общественной мысли // Из истории революционной мысли в России. Избранные труды. — М.: Академия наук СССР, 1961. — 578-605 с.
- ↑ Герцен, А. И. Речь на народном сходе в память февральской революции. 27 февраля 1855 года // Собрание сочинений: В 30-ти т. — М.: Академия наук СССР, 1957. — Т. 12. — С. 260. — 253-264 с.
- ↑ Герцен, А. И. Порядок торжествует! // Собрание сочинений: В 30-ти т. — М.: Академия наук СССР, 1960. — Т. 19. — С. 193.
- ↑ http://www.kirovreg.ru/region/awards/15.php Премия имени Александра Ивановича Герцена 2013-03-27