Оптимистический гнозис

Материал из Два града

мироутверждение, космическое прельщение, мироприемлющий гнозис - разновидность гнозиса, ведущего к самоспасению через мироутверждение. Вызывает гностическое опьянение.

Существует в паре с пессимистическим гнозисом. Противоположность христианского трезвения и радости во Христе.

определение

Оптимистический гнозис ведет к самоспасению через приятие мира. Вместе с болезнью многоделания служит источником гностической надежды.

Оптимистический гнозис есть экстатическое принятие второй реальности, то есть мира созданного человеческой фантазией.

Опьянение закрывает пути познания и Абсолютной Истины, и истин факта, производя характерный гностический пыл, который отличает гностика от «старого» человека. Космическое прельщение сопровождаются разрушением границ личности, то есть разума и морали.

Оптимистический гнозис модернистов, романтическая радость, искусственный оптимизм фашистов, придает изменению настроения существенное спасающее значение.

Оптимистический гнозис неразрывно связан с пессимистическим гнозисом и мироутверждение естественно перетекает в мироотрицание.

магия

Магия складывается у о. Павла Флоренского в культуру гностической светской мистики, то есть магического очарования и разочарования вот этим наличным миром, внеразумным и внеморальным, опьянения жизнью в ее течении и необъяснимой случайности.

романтизм

«Как в традиционном Христианстве осуждается отчаяние, так и для романтиков отчаяние осуждается за то, что оно порождает творческое бесплодие. Пребывать в апатии и утратить надежду значит находиться в состоянии, которое Кольридж называет „смерть-в-жизни“. Питать надежду (по Кольриджу, надежда – это „витальность и целостность нашего Существа“) – это основной моральный долг, без которого мы обречены на погибель. Надежда, открытая новым возможностям, высвобождает творческие силы человека, его воображение и действие... „Давайте же, – сказал Шелли, – верить в такой оптимизм, в котором мы будем богами для самих себя“»[1]:447.
«Восхищение поэта полнотой своей жизни побуждает его выражать, изображать и творить жизнь. Соответственно, значение поэзии состоит в том, что она расширяет жизнь читателя, доставляя ему наслаждение, которое в свою очередь является основным движущим началом во всех живых существах. И не следует считать такую цель поэзии как непосредственного источника наслаждения унизительной для искусства поэта. Все как раз наоборот... Это акт уважения к природному и чистому достоинству человека, к великому элементарному началу наслаждения, с помощью которого человек познает, ощущает, живет и движется. Поэтому Шиллер, как и Вордсворт, считает, что наслаждение ведет к радости, а высочайшая радость означает, что наше сознание полностью овладело своими жизненными силами. Любящий искусство, пишет Шиллер в 1803 г., должен искать наслаждения, потому что все искусство посвящено радости, и нет более высокого и более серьезного предназначения, нежели сделать человека счастливым. Подлинное искусство – вот что только и творит высочайшую радость. Но высочайшая радость – это и есть свобода духа, погруженного в жизнь»[1]:433.
«Карлейль определенно намеревался сохранить основные формы христианского опыта в таком мире, который вынужден обходиться без традиционного Творца и Искупителя. „Миф христианской религии не выглядит в восемнадцатом веке так же, как выглядел в восьмом“, - и поэтому Карлейль вынужден попытаться в наш железный век „воплотить божественный Дух этой религии в новом мифе, в новом носителе и в новых одеждах, чтобы жили наши души, которые без этого погибнут“. Этот новый миф, единственная Библия которого - то, что „я ощущаю в своем сердце“, это миф без Символа веры, и он служит спасению, которое есть обретение состояния зрелости личности: достижение того уверенного духовного отношения к самому себе и к вселенной, которое Карлейль называет „Вечным Да“»[1]:129.

искусственный оптимизм

См. основную статью Искусственный оптимизм

исторический оптимизм

Представителей гностических идеологий отличает исторический оптимизм.

Мы обеими руками хватали марксизм потому, что нас увлекал его социологический и экономический оптимизм, эта фактами и цифрами свидетельствуемая крепчайшая уверенность, что развивающаяся экономика, развивающийся капитализм (отсюда и внимание к нему), разлагая и стирая основу старого общества, создает новые общественные силы (среди них и мы), которые непременно повалят самодержавный строй со всеми его гадостями. Свойственная молодости оптимистическая психология искала и в марксизме находила концепцию оптимизма. Нас привлекало в марксизме и другое: его европеизм. Он шел из Европы, от него веяло, пахло не домашней плесенью, самобытностью, а чем-то новым, свежим, заманчивым. Марксизм был вестником, несущим обещание, что мы не останемся полуазиатской страной, а из Востока превратимся в Запад, с его культурой, его учреждениями и атрибутами, представляющими свободный политический строй. Запад нас манил[2].

Отчетный доклад ЦК на XIII РКП(б):

«Мы не хотим впадать в чрезмерный оптимизм. Легковесный и легкокрылый оптимизм никогда не был чертой большевиков... Мы — революционные оптимисты в том смысле слова, что мы незыблемо убеждены, что наше дело выигрывает»[3].

Мирологи исповедуют оптимизм относительно прогресса неверующего человечества. Митр. Никодим (Ротов) так рассматривает мировую ситуацию в 1968: «Ни самые резкие конфликты, ни разделения на антагонистические группы и блоки, ни крайняя поляризация точек зрения по различным вопросам не могут скрыть все растущего стремления в человечестве к всеобщему единению. Это — действительный факт сегодняшней жизни, отрицать который невозможно»[4].

Исторический оптимизм мирологии был вызван успешной идеологической и фактической экспансией советского миропорядка в конце 1950-х – нач. 1970-х гг. XX века. Уже конец 1970-х вносит новые акценты, и мирология начинает отходить на второй план, плавно переходя в гуманистическую поддержку перестройки, движения охраны культурных и природных ценностей. Однако общий оптимизм, свойственный даже современным вариантам мирологии, зиждется на вере в неизбежную победу (по образцу коммунистического общества) высших уровней бытия над низшими, причем низшие – это необходимые ступени гностического восхождения к общему спасению человечества.

патологическая речь

ругательные слова

Оптимистический гнозис употребляет набор ругательных слов, таких как: пессимизм, застой, безжизненность, инертность и т. п.

«В свете представления о мире, как динамически направленном к более высоким уровням бытия (то есть сознания, состояния и внутреннего взаимодействия), оценки и деятельность последователей Христовых отвергают пессимизм отступления, бесперспективность неподвижности, равно как и эгоцентрическую самоизоляцию»[5].
«Сочинения ранних христиан поражают нас небывалой свободой и от космического, и от исторического „пессимизма“. Они излучают радость, ожидание космической победы Христа. Мы не найдем в них никакого стремления ограничить Церковь чисто „духовной“ сферой, отгородить ее от мира с его скорбями. Христиане, конечно, знали про себя, что они tertium genus. У себя дома они были как в изгнании, а в изгнании — как дома, но не становились от этого ни индифферентными, ни „нейтральными“, ни пессимистами. Ибо изгнание считалось дорогой к Царству, а Царство это явлено было не вне, а посреди мира — как его истинный смысл, искупление и спасение»[6].

модернизм

Вместо «фарисейства» Церковного Христианства правый модернизм и в своей православной, и в своей атеистической версии предлагает «положительное христианство» в духе программы НСДАП, которое очищено от понятия «греха» и ставит в центр обыденную жизнь и «простую, радостную миссию Царства Небесного внутри нас, Сына Божиего, службы добру и пламенной защиты от зла»[7].

О. Александр Шмеман с подъемом сообщает, что всякий, именно всякий, праздник рождается из чувства свободы и одновременно выявляет, воплощает и выражает эту глубинную человеческую жажду свободы[8]:113–114.

Христианство, считает о. Шмеман, легче всего понять через праздники[8]:104. Христианство, как чисто человеческая деятельность, легче всего познается через человеческую радость, потому что радость лучше всего рассказывает о человеке.

О Преображении и Крещении Господнем о. Александр Шмеман утверждает, что Церковь ничему не учит по поводу этих праздников, а «просто празднует»[8]:219.

В оптимистическом гнозисе Страшный Суд в таком мировоззрении отнюдь не страшен: «Апостол Павел в Послании к Фессалоникийцам говорит о радости этого пришествия: „И тогда, – говорит он, – мы всегда с Господом будем...“. Однако постепенно, на протяжении веков, радость эта как бы растворилась в страхе – страхе последнего суда, который христиане стали называть страшным»[8]:78.

светская мистика

Светская мистика вызывает очарование и разочарование.

мистика коллектива

Коллективизм создает псевдомистическую ауру, опьянение состоянием принадлежности к массе.

Когда обычных псевдомистических коллективных переживаний оказывается недостаточно, они искусственно стимулируются посредством коллективных ритуалов.

Здесь типичны опыты эпохи декаданса и, в частности, русского символизма. Вячеслав Иванов теоретизирует о «соборном культе», «соборном искусстве», новой общинной жизни, «новом народничестве», теургии. В области практики Иванов предпринимает попытку создать в своем кругу «общину будущего», построенную на дионисических оргиастических основах, где соединяет «формы организации Любви» с всеобщим голосованием и социальной революцией. Как отмечал Белый, «указывая на дионисические основы общины будущего, Вяч. Иванов возводит общественность в религиозный принцип, указывая на трагический элемент общественных отношений»[9]. Те же идеи мы находим у обновленцев и представителей движения литургического обновления с их мистическим коллективизмом и «возрождением общинной жизни».

Начиная со 2-й половины XX века, теургические мотивы наиболее полно воплощаются в массовой культуре с ее оргиастической и энтузиастической природой.

представители

Адольф Гитлер, Владимир Ленин, Бенито Муссолини, о. Павел Флоренский.

воззрения

Capax Dei, Искусственный оптимизм

см. также

источники



Сноски


  1. 1,0 1,1 1,2  Abrams, M. H. Natural supernaturalism. Tradition and revolution in romantic literature. — New York: W. W. Norton, 1971.
  2.  Валентинов Н. Встречи с Лениным. — Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1953.
  3.  Зиновьев, Евсей-Гершен. Отчет ЦК партии // Тринадцатый съезд РКП(б). — М.: Государственное издательство политической литературы, 1963. — С. 46.
  4. Никодим (Ротов), митр. Речь на консультации комиссии «Вера и церковное устройство» Всемирного совета церквей. Март 1968 г. // Журнал Московской Патриархии. - 1968. - № 4. - С. 33.
  5. Заболотский, Николай. «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение» (Лк. 2, 14) // Журнал Московской Патриархии. - 1974. - № 7. - С. 27.
  6.  Шмеман, Александр о. Церковь, мир, миссия / Пер. Ю. С. Терентьева. — М.: ПСТБИ, 1996. — С. 39.
  7.  Розенберг, Альфред. Миф XX века. Оценка духовно-интеллектуальной борьбы фигур нашего времени. — Таллинн: Shildex, 1998. — С. 443.
  8. 8,0 8,1 8,2 8,3  Шмеман, Александр о. Воскресные беседы. — Paris: YMCA-Press, 1989.
  9.  Белый, Андрей. Апокалипсис в русской поэзии // Символизм как миропонимание. — М.: Республика, 1994. — С. 415.