Декадентская мораль
декаданс, fin de siècle - кодекс светской нравственности, где светские добродетели и светские грехи взаимозаменяемы и исполняют роль друг друга. Вытекает из внеморального, онтологического учения о нравственности.
В духе сочетания несочетаемого декадентская мораль совмещает оптимистический и пессимистический гнозис, культ элиты и обыденности, страдания, испытываемого от наслаждения, и наслаждения страданием.
Декадентская нравственность обличает теплохладность и равнодушие христиан и государственников, видит в них врагов, создающих нетерпимый порядок.
сознание греховности своих действий
От представителя декадентской морали требуется не только совершение греха, но и его осознание, приятие греха как неизбежного или, во всяком случае, совершившегося. Этому настроению соответствует лозунг «не согрешишь, не покаешься», а также «не согрешил, но покаюсь»[1].
тавтология
Декадентская мораль с ее поклонением страданию является проявлением тавтологии. В частности, Сергий Булгаков пишет о праве на самозаушение (национальном):
«Только страждущая любовь дает право на это национальное самозаушение»[2].
максимализм
Максимализм является одним из требований декадентской морали, вытекая не только из тавтологии, но и из необходимости грешить, чтобы каяться. При этом моральный долг декадента состоит в том, чтобы дойти до дна падения, чтобы тем более полно покаяться.
Герман Бар писал в 1890 году: «Символ веры „новых“ (Die Moderne) гласит, что спасение возникнет через страдание, а благодать от отчаяния, что после этой чудовищной тьмы наступит рассвет и что искусство соединится неразрывно с человеком, и тогда наступит славное блаженное воскресение»[3].
Историк Владимир Булдаков отмечает, что интеллигентам от отчаяния приходили такие мысли: «Может быть, нужно до конца разложиться России, народу русскому, чтобы воскреснуть, возродиться»[4].
Поскольку богоборчество является глубочайшим падением, то для декадента богоборцы оказываются наиболее близки к Богу: «В борьбе своей с Богом новый человек, как когда-то Иаков, жутко близок к Нему»[5].
В связи с национал-социалистическим штампом «фанатический» Виктор Клемперер замечает[6], что переосмысление фанатизма в положительную сторону происходит уже у Жан-Жака Руссо:
Фанатизм, хотя бы кровавый и жестокий, есть великая сильная страсть, возвышающая сердце человека, заставляющая его презирать смерть и дающая ему чудесную силу, и что, стоит его лучше направить, и тогда из него можно извлечь самые возвышенные добродетели; меж тем безверие и вообще дух, склонный к умствованию и философствованию, привязывает к жизни, изнеживает, уничижает души, центром всех страстей делает низкий личный интерес, гнусное человеческое „я“, и таким образом втихомолку подкапывает истинный фундамент всякого общества…[7].
русский народ - народ-«декадент»
Вслед за Ф. М. Достоевским у русских символистов и круга близких к ним мыслителей русский народ рисуется в качестве народа-декадента, сочетающего «в себе зверя и святого по преимуществу»[8]. «В качестве свято-зверя Россия могла „праведно“ грешить и болеть общественными недугами»[8]. Соответственно, «специфический талант русского религиозного сознания — жить внутренно праведно в оболочке греха»[8].
Как своеобразно в русской душе святое сочеталось со звериным, так же своеобразно оно сочеталось и с греховным, с некоторым неискоренимым злом душевно-материальной оболочки. Это своеобразное сочетание святого с греховным уясняется через понимание того, что между добром и злом могут существовать не только внешние механические связи, когда, например, злое начало пользуется доброй внешностью как своей маской, но и своеобразные органические сращения. Иногда даже особым видам добра в душевной организации соответствуют определенные виды зла[8].
У Сергея Аскольдова речь подчеркнуто идет о народе как сверхличности, когда он говорит о сочетании духовных ценностей и красот с пьяной икотой (из стихотворения Александра Блока «Грешить бесстыдно, беспробудно»):
Прежде всего святые обнаруживают на себе единство и букет религиозных и моральных достижений. По крайней мере в сфере индивидуальных личных отношений типичная святость вне всякой оподозренности. Но общественно и святые могут принадлежать к «партии», гуманистически неправой. И здесь та же органическая связь добра и зла выступает лишь в иной области отношений,— отношений сверхличных[8].
Русскому народу приписывается «возможность быть „полнотою мерзости“ и в то же время всегда проясняться религиозным светом. Это замещение и восполнение недостатков в одном достоинствами в другом происходило не только в индивидуальных сознаниях, но и в соборной целостности русской души»[8].
На смену государственной религии явилась государственная безрелигиозность и антирелигиозность… Палка, перегнутая в одну сторону, теперь откачнулась в противоположный край, и, согласно русской повадке и способности к исступлению — привела к крайности… «А если Бога нет, то все позволено», — таково ведь русское умозаключение, доведенное до своего конца[9].
В частности, «русская молодежь обладает глубокой, пытливой душой, жаждущей цельности в жизни, как это выражает у Достоевского Алеша Карамазов: „Пойти за Христом не значит сходить к обедне, и отдать все Христу не значит дать два рубля нищим“» (В. Ф Марцинковский).
- анархизм
Анархизм относится к характерным элементам русской души, ибо безначалие, безудержность и исступление - искони ей родственны и близки.
неравнодушие
В декадентской морали требование неравнодушия является содержательно разомкнутым, открывает бесконечные возможности как для компромисса, так и для светской святости: «Мы безгранично преданы, только не знаем, чему».
Декадентская мораль приветствует как положительный момент предельное усиление зла в мире, которое, по мнению декадентов, сопровождается равномерным усилением добра.
Подчеркнем еще один, быть может, религиозно наиболее положительный момент во всякой революции. Являясь наиболее плодоносящей в отношении зла и обнаруживая его в явных и, так сказать, созревших формах, она, тем самым служит и добру. Именно в ней плоды зла, так сказать, спадают с породившего их организма, а главное — ясно обнаруживают свою природу... (Революции. - Ред.) имеют этот двойственный характер: с одной стороны, наиболее полного и яркого обнаружения зла, с другой стороны, наиболее радикального от него освобождения... Именно революции способствуют разделению добра и зла, выявляя и то и другое в наиболее яркой форме. И, как процессы очищения добра от выявившегося зла, они с религиозной точки имеют некую печать благодетельности и в сущности наиболее реализуют религиозный смысл истории, состоящий именно в разделении добра и зла в их созревших формах. Христианству нечего бояться смерти, как индивидуальной, так и общечеловеческой, так как в смерти погибает лишь то, чему и надлежит погибать, т. е. злые начала жизни. Но верная Христу часть человечества в революциях, как в грозе, лишь очищается и просветляется. И как пришествие Антихриста в силе знаменует собою и близкое торжество Христа, так и все взрывы злых сил в процессе революции являются провозвестниками новых религиозных подъемов и, быть может, даже преображений[8].
правый модернизм
Декадентская мораль присутствует и в правом модернизме. Здесь христиане представляются в качестве декадентов, которые патологически живут в мире и преображают его в революционно-гностическом ключе. Правый декаданс требует сознания греховности своих и чужих действий по изменению мира.
К декадентской морали относится почитание в наши дни Ивана Грозного и Григория Распутина.
поклонение страданию
Декадентская мораль сочетает страдание (от наслаждения) и наслаждение (страданием).
В частности, у почвенников русский народ предстает вечным страдальцем, которому чужда мысль о земной сытости.
В том же ряду находится антибуржуазность декаданса.
О. Александр Шмеман призывает искать явление Бога в отсутствии света, в страдании и горе: «Все в мире говорит о Боге, являет Бога, светится Им: как лучезарное утро, так и ночная тьма, как счастье и радость, так и страдание и горе»[10]. Он стоически учит о современном «кризисе» Православия, потому что он «потенциально благотворен для Православия»[11].
Онтологическая нравственность призывает искать смысл в самом страдании как таковом, чем разоблачает свое не христианское, а романтическое происхождение. В частности, можно указать на «поклонение страданию» из романа «Sartor Resartus» Томаса Карлейля и на неслучайную фразу князя Мышкина: «Страдания много» в лице Настасьи Филипповны[12]. Более того, в этом есть определенный мотив мазохизма, присущий романтизму и лежащий в основе декадентской морали, а оттуда непосредственно перешедший в богословский модернизм XX века [13].
В варианте нацистского стоицизма оправдание страдания оборачивается языческим героизмом кармы, принятия на себя вины и ее последствий без осуждения своего поступка с нравственной точки зрения. Соответственно и принятие мира страданий и трагедий окрашивается в героические мужественные тона, в отличие от якобы несерьезного, изнеженного и детского подхода христиан к смерти и страданиям.
Гностик напрягает все свои силы, «наполняя смыслом» страдание. В порыве своих иррациональных желаний он приписывает то же «наполнение смыслом» Самом Спасителю, правда без единого на то основания: «Страданье – венец и торжество бессмыслицы и абсурда – Христос наполнил своей верой, своей любовью, своей надеждой, и это значит – смыслом. Страданье – из разрушения жизни – Христос сделал возможностью рождения в подлинную, духовную жизнь. Возможностью, говорю я, так как нет ничего магического в страданьях Христа»[10].
О. Шмеман способен принять Христианство как только религию поражения, религию мазохистской медитации: «Вместо помощи – крест, вместо обещаний утешения, благополучия, уверенности: „Меня гнали, будут гнать и вас“»[14]. Он настаивает на принятии «поражения» Христа: «Почитать Крест, воздвигать его, петь про победу Христа, – не значит ли это, прежде всего, – верить в Распятого, верить, что крестный знак – это знак одного потрясающего, единственного по своему смыслу поражения, которое – только в силу того, что оно поражение, только в меру приятия его как поражения – и становится победой и торжеством»[10].
Отвержение мира и презрение к миру невозможно для богословского модернизма. Нравственная победа над страданием и смертью, духовная высота святости – всего этого нет и не может быть в мироприемлющем «положительном христианстве», которому остается только мазохистски услаждаться миром и его беспорядком: отвергая Божественный миропорядок и принимая мировой беспорядок как наполненный «смыслом».
зло ведет к добру
- Николай Бердяев
Достоевский верит, что путем внутренней катастрофы зло может перейти в добро[15].
Вера Засулич пишет в воспоминаниях: «Всюду всегда все героическое, вся эта борьба, восстание было связано с гибелью, страданием»[16], и цитирует некрасовское:
Есть времена, есть целые века,
В которые нет ничего желанней,
Прекраснее - тернового венка...[17]
С этим демоническим направлением декаданса связан культ страдающего большевика, террориста, тема «Иуда Искариот - праведник».
атеизм
Для представителей декадентской морали атеизм ближе всего к вере.
Такой атеизм (желательно максимально полный) противопоставляется буржуазности и мещанству: «Полный атеизм почтеннее светского равнодушия... Совершенный атеист стоит на предпоследней верхней ступени до совершеннейшей веры (там перешагнет ли ее, нет ли), а равнодушный никакой веры не имеет, кроме дурного страха»[18]; «это равнодушие только совсем не верует. Атеизм самый полный ближе всех, может быть, к вере стоит»[19].
По известному тезису «чем хуже, тем лучше» Д. С. Мережковский пишет в 1906 г.: «Вера народная крепка, но слепа. Слепой может идти, кое-как двигаться, — но разве это истинное движение? Слепой опирается на всякую руку, не видя поводыря. А разве всякий поводырь надежен? Нет, лучше народу прозреть и стать перед этим страшным раздвоением путей — жизни и религии, нежели слепо ползти около оврагов. Лучше народу, подобно людям новым, ошибочно уклониться в одну сторону, в сторону безбожия (как ни страшно это произнести), нежели охранять свою, не осознанную им веру»[20].
Один сербский крестьянин-коммунист довольно грубо сказал: «Ну где Бог, чтобы я Его взял за горло?» Он безбожник? Нет, он не безбожник, а живо чувствует Бога, ссорится с Богом, вроде Иакова. конечно, безобразие со стороны этого серба так говорить, но он чувствует живую жизнь[21].— еп. Афанасий (Евтич)
представители
Генрик Ибсен, Август Стринберг, Николай Клюев, Сергей Есенин, Юрий Мамлеев, Александр Проханов.
см. также
- нравственный монизм;
- сергианство;
- символизм;
- Скифство.
источники
- Carlyle, Thomas. Sartor Resartus and On Heroes. — London; New York: E.P. Dutton; J. M. Dent & sons Ltd., 1908.
- The Cambridge companion to the fin de siècle / Marshall, Gail (Ed.). — Cambridge, New York: Cambridge University Press, 2007. — ISBN 9780521850636.
- Praz, Mario. The Romantic Agony. — London: Oxford University Press, 1951.
- Вершилло Р. А. Белый кит Black Sabbath // Сегодня. — 1996.
|
Эта статья входит в число хорошо оформленных статей. |
Сноски
- ↑ Дудко, Дмитрий о. Слово на пресс-конференции 27 апреля 1977 г. по поводу статей в «Литературной газете» 13 и 20 апреля 1977 г. // Христианский комитет защиты прав верующих в СССР. Документы. Мюнхен: Посев, 1977. Выпуск 28. С. 90.
- ↑ Булгаков Сергий, о. Размышления о национальности // Два града. Исследования о природе общественных идеалов. — М.: Путь, 1911.
- ↑ Griffin, Roger. «I am no longer human. I am a Titan. A god!» The Fascist Quest to Regenerate Time // A fascist century / Ed. Stanley G. Payne. — Basingstoke, New York: Palgrave Macmillan, 2008. — P. 5. — 270 p. — ISBN 978-0-230-22089-8.
- ↑ Князев Г. Ф. Из записной книжки русского интеллигента за время войны и революции 1915-1922 гг. // Русское прошлое. 1994. Кн. 5. С. 201; цит. по Булдаков, Владимир. Утопия, агрессия, власть. Психосоциальная динамика постреволюционного времени. Россия, 1920-1930 гг. — М.: Российская политическая энциклопедия, 2012. — С. 118.
- ↑ Н. В. Устрялов. Под знаком революции (1927).
- ↑ Клемперер, Виктор. LTI. Язык третьего рейха. Записная книжка филолога. — М.: Прогресс-Традиция, 1998. — С. 33. — ISBN 5-89493-016-2.
- ↑ Ж.-Ж. Руссо. Эмиль, или о воспитании. М, 1911, с. 435, 443 (перевод П.Д. Первова)
- ↑ 8,0 8,1 8,2 8,3 8,4 8,5 8,6 Аскольдов С. А. Религиозный смысл русской революции (29 апреля 1918 г.) // Из глубины. Сборник статей о русской революции. — М.: Новости, 1991. — 7-48 с. — 30 000 экз. — ISBN 5-7020-0361-6.
- ↑ Марцинковский В. Ф. Записки верующего. — Новосибирск: Посох, 2006. — С. 45, 46. — 272 с. — ISBN 5-93958-029-7.
- ↑ 10,0 10,1 10,2 Шмеман, Александр о. Воскресные беседы. — Paris: YMCA-Press, 1989.
- ↑ Шмеман, Александр о. Церковь, мир, миссия / Пер. Ю. С. Терентьева. — М.: ПСТБИ, 1996. — С. 11.
- ↑ Достоевский, Федор. Идиот // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1973. — Т. 8. — С. 69.
- ↑ см. Praz, Mario. The Romantic Agony. — London: Oxford University Press, 1951.
- ↑ Шмеман, Александр о. Проповеди и беседы. — М.: Паломникъ, 2003. — С. 44.
- ↑ Бердяев Н. А. Духи русской революции // Из глубины. Сборник статей о русской революции. — М.: Новости, 1991. — С. 61. — 344 с. — 30 000 экз. — ISBN 5-7020-0361-6.
- ↑ Засулич, Вера. Воспоминания. 1919.
- ↑ http://nekrasov.niv.ru/nekrasov/stihi/312.htm
- ↑ Достоевский, Федор. Бесы. Глава «У Тихона» // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1974. — Т. 11. — С. 10.
- ↑ Достоевский, Федор. Бесы. Подготовительные материалы // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1974. — Т. 11. — С. 268.
- ↑ Мережковский Д. С.. Св. София.
- ↑ Афанасий (Евтич), еп. Покаяние, исповедь и пост: их значение для православного христианина // Вестник Германской епархии Русской Православной Церкви Заграницей. - 1989. - № 1. - С. 3.