Декадентская мораль

Материал из Два града
Декадентская мораль
Декаданс, Fin de siècle

декаданс, fin de siècle - кодекс светской нравственности, где светские добродетели и светские грехи взаимозаменяемы и исполняют роль друг друга. Вытекает из внеморального, онтологического учения о нравственности.

В духе сочетания несочетаемого декадентская мораль совмещает оптимистический и пессимистический гнозис, культ элиты и обыденности, страдания, испытываемого от наслаждения, и наслаждения страданием.

Декадентская нравственность обличает теплохладность и равнодушие христиан и государственников, видит в них врагов, создающих нетерпимый порядок.

сознание греховности своих действий

От представителя декадентской морали требуется не только совершение греха, но и его осознание, приятие греха как неизбежного или, во всяком случае, совершившегося. Этому настроению соответствует лозунг «не согрешишь, не покаешься», а также «не согрешил, но покаюсь»[1].

тавтология

Декадентская мораль с ее поклонением страданию является проявлением тавтологии. В частности, Сергий Булгаков пишет о праве на самозаушение (национальном):

«Только страждущая любовь дает право на это национальное самозаушение»[2].

максимализм

Максимализм является одним из требований декадентской морали, вытекая не только из тавтологии, но и из необходимости грешить, чтобы каяться. При этом моральный долг декадента состоит в том, чтобы дойти до дна падения, чтобы тем более полно покаяться.

Герман Бар писал в 1890 году: «Символ веры „новых“ (Die Moderne) гласит, что спасение возникнет через страдание, а благодать от отчаяния, что после этой чудовищной тьмы наступит рассвет и что искусство соединится неразрывно с человеком, и тогда наступит славное блаженное воскресение»[3].

Историк Владимир Булдаков отмечает, что интеллигентам от отчаяния приходили такие мысли: «Может быть, нужно до конца разложиться России, народу русскому, чтобы воскреснуть, возродиться»[4].

Поскольку богоборчество является глубочайшим падением, то для декадента богоборцы оказываются наиболее близки к Богу: «В борьбе своей с Богом новый человек, как когда-то Иаков, жутко близок к Нему»[5].

В связи с национал-социалистическим штампом «фанатический» Виктор Клемперер замечает[6], что переосмысление фанатизма в положительную сторону происходит уже у Жан-Жака Руссо:

Фанатизм, хотя бы кровавый и жестокий, есть великая сильная страсть, возвышающая сердце человека, заставляющая его презирать смерть и дающая ему чудесную силу, и что, стоит его лучше направить, и тогда из него можно извлечь самые возвышенные добродетели; меж тем безверие и вообще дух, склонный к умствованию и философствованию, привязывает к жизни, изнеживает, уничижает души, центром всех страстей делает низкий личный интерес, гнусное человеческое „я“, и таким образом втихомолку подкапывает истинный фундамент всякого общества…[7].

Жан-Жак Руссо

русский народ - народ-«декадент»

Вслед за Ф. М. Достоевским у русских символистов и круга близких к ним мыслителей русский народ рисуется в качестве народа-декадента, сочетающего «в себе зверя и святого по преимуществу»[8]:25. «В качестве свято-зверя Россия могла „праведно“ грешить и болеть общественными недугами»[8]:33. Соответственно, «специфи­ческий талант русского религиозного сознания — жить внутренно праведно в оболочке греха»[8]:34.

Как своеобразно в русской душе святое сочеталось со звери­ным, так же своеобразно оно сочеталось и с греховным, с не­которым неискоренимым злом душевно-материальной оболочки. Это своеобразное сочетание святого с греховным уясняется через понимание того, что между добром и злом могут существовать не только внешние механические связи, когда, например, злое начало пользуется доброй внешностью как своей маской, но и своеобразные органические сращения. Иногда даже особым видам добра в душевной организации соответствуют определенные виды зла[8]:25.

У Сергея Аскольдова речь подчеркнуто идет о народе как сверхличности, когда он говорит о сочетании духовных ценностей и красот с пьяной икотой (из стихотворения Александра Блока «Грешить бесстыдно, беспробудно»):

Прежде всего святые обнаруживают на себе единство и букет религиозных и моральных достижений. По крайней мере в сфере индивидуальных личных отношений типичная святость вне всякой оподозренности. Но общественно и святые могут принадлежать к «партии», гуманистически неправой. И здесь та же органическая связь добра и зла выступает лишь в иной области отношений,— отношений сверхличных[8]:27.

Русскому народу приписывается «возможность быть „полнотою мерзости“ и в то же время всегда проясняться религиозным светом. Это замещение и восполнение недостатков в одном достоинствами в другом происходило не только в индивидуальных сознаниях, но и в соборной целостности русской души»[8]:32.

На смену государственной религии явилась государственная безрелигиозность и антирелигиозность… Палка, перегнутая в одну сторону, теперь откачнулась в противоположный край, и, согласно русской повадке и способности к исступлению — привела к крайности… «А если Бога нет, то все позволено», — таково ведь русское умозаключение, доведенное до своего конца[9].

Владимир Марцинковский

В частности, «русская молодежь обладает глубокой, пытливой душой, жаждущей цельности в жизни, как это выражает у Достоевского Алеша Карамазов: „Пойти за Христом не значит сходить к обедне, и отдать все Христу не значит дать два рубля нищим“» (В. Ф Марцинковский).

анархизм
Анархизм относится к характерным элементам русской души, ибо безначалие, безудержность и исступление - искони ей родственны и близки.

Владимир Марцинковский

неравнодушие

«Отчаянный». Картина Гюстава Курбе (Le Désespéré), ок. 1843–45.

В декадентской морали требование неравнодушия является содержательно разомкнутым, открывает бесконечные возможности как для компромисса, так и для светской святости: «Мы безгранично преданы, только не знаем, чему».

Декадентская мораль приветствует как положительный момент предельное усиление зла в мире, которое, по мнению декадентов, сопровождается равномерным усилением добра.

Подчеркнем еще один, быть может, религиозно наиболее положительный момент во всякой революции. Являясь наиболее плодоносящей в отношении зла и обнаруживая его в явных и, так сказать, созревших формах, она, тем самым служит и добру. Именно в ней плоды зла, так сказать, спадают с породившего их организма, а главное — ясно обнаруживают свою природу... (Революции. - Ред.) имеют этот двойственный характер: с одной стороны, наиболее полного и яркого обнаружения зла, с другой стороны, наиболее радикального от него освобождения... Именно революции способствуют разделению добра и зла, выявляя и то и другое в наиболее яркой форме. И, как процессы очищения добра от выявившегося зла, они с религиозной точки имеют некую печать благодетельности и в сущности наиболее реализуют религиозный смысл истории, состоящий именно в разделении добра и зла в их созревших формах. Христианству нечего бояться смерти, как индивидуальной, так и общечеловеческой, так как в смерти погибает лишь то, чему и надлежит погибать, т. е. злые начала жизни. Но верная Христу часть человечества в революциях, как в грозе, лишь очищается и просветляется. И как пришествие Антихриста в силе знаменует собою и близкое торжество Христа, так и все взрывы злых сил в процессе революции являются провозвестниками новых религиозных подъемов и, быть может, даже преображений[8]:22-23.

С. А. Аскольдов

правый модернизм

Декадентская мораль присутствует и в правом модернизме. Здесь христиане представляются в качестве декадентов, которые патологически живут в мире и преображают его в революционно-гностическом ключе. Правый декаданс требует сознания греховности своих и чужих действий по изменению мира.

К декадентской морали относится почитание в наши дни Ивана Грозного и Григория Распутина.

поклонение страданию

Декадентская мораль сочетает страдание (от наслаждения) и наслаждение (страданием).

В частности, у почвенников русский народ предстает вечным страдальцем, которому чужда мысль о земной сытости.

В том же ряду находится антибуржуазность декаданса.

О. Александр Шмеман призывает искать явление Бога в отсутствии света, в страдании и горе: «Все в мире говорит о Боге, являет Бога, светится Им: как лучезарное утро, так и ночная тьма, как счастье и радость, так и страдание и горе»[10]:23. Он стоически учит о современном «кризисе» Православия, потому что он «потенциально благотворен для Православия»[11].

Онтологическая нравственность призывает искать смысл в самом страдании как таковом, чем разоблачает свое не христианское, а романтическое происхождение. В частности, можно указать на «поклонение страданию» из романа «Sartor Resartus» Томаса Карлейля и на неслучайную фразу князя Мышкина: «Страдания много» в лице Настасьи Филипповны[12]. Более того, в этом есть определенный мотив мазохизма, присущий романтизму и лежащий в основе декадентской морали, а оттуда непосредственно перешедший в богословский модернизм XX века [13].

В варианте нацистского стоицизма оправдание страдания оборачивается языческим героизмом кармы, принятия на себя вины и ее последствий без осуждения своего поступка с нравственной точки зрения. Соответственно и принятие мира страданий и трагедий окрашивается в героические мужественные тона, в отличие от якобы несерьезного, изнеженного и детского подхода христиан к смерти и страданиям.

Гностик напрягает все свои силы, «наполняя смыслом» страдание. В порыве своих иррациональных желаний он приписывает то же «наполнение смыслом» Самом Спасителю, правда без единого на то основания: «Страданье – венец и торжество бессмыслицы и абсурда – Христос наполнил своей верой, своей любовью, своей надеждой, и это значит – смыслом. Страданье – из разрушения жизни – Христос сделал возможностью рождения в подлинную, духовную жизнь. Возможностью, говорю я, так как нет ничего магического в страданьях Христа»[10]:63-64.

О. Шмеман способен принять Христианство как только религию поражения, религию мазохистской медитации: «Вместо помощи – крест, вместо обещаний утешения, благополучия, уверенности: „Меня гнали, будут гнать и вас“»[14]. Он настаивает на принятии «поражения» Христа: «Почитать Крест, воздвигать его, петь про победу Христа, – не значит ли это, прежде всего, – верить в Распятого, верить, что крестный знак – это знак одного потрясающего, единственного по своему смыслу поражения, которое – только в силу того, что оно поражение, только в меру приятия его как поражения – и становится победой и торжеством»[10]:119-120.

Отвержение мира и презрение к миру невозможно для богословского модернизма. Нравственная победа над страданием и смертью, духовная высота святости – всего этого нет и не может быть в мироприемлющем «положительном христианстве», которому остается только мазохистски услаждаться миром и его беспорядком: отвергая Божественный миропорядок и принимая мировой беспорядок как наполненный «смыслом».

зло ведет к добру

Николай Бердяев

Достоевский верит, что путем внутренней катастрофы зло может перейти в добро[15].

Вера Засулич пишет в воспоминаниях: «Всюду всегда все героическое, вся эта борьба, восстание было связано с гибелью, страданием»[16], и цитирует некрасовское:

Есть времена, есть целые века,
В которые нет ничего желанней,
Прекраснее - тернового венка...[17]

С этим демоническим направлением декаданса связан культ страдающего большевика, террориста, тема «Иуда Искариот - праведник».

атеизм

Для представителей декадентской морали атеизм ближе всего к вере.

Такой атеизм (желательно максимально полный) противопоставляется буржуазности и мещанству: «Полный атеизм почтеннее светского равнодушия... Совершенный атеист стоит на предпоследней верхней ступени до совершеннейшей веры (там перешагнет ли ее, нет ли), а равнодушный никакой веры не имеет, кроме дурного страха»[18]; «это равнодушие только совсем не верует. Атеизм самый полный ближе всех, может быть, к вере стоит»[19].

По известному тезису «чем хуже, тем лучше» Д. С. Мережковский пишет в 1906 г.: «Вера народная крепка, но слепа. Слепой может идти, кое-как двигаться, — но разве это истинное движение? Слепой опирается на всякую руку, не видя поводыря. А разве всякий поводырь надежен? Нет, лучше народу прозреть и стать перед этим страшным раздвоением путей — жизни и религии, нежели слепо ползти около оврагов. Лучше народу, подобно людям новым, ошибочно уклониться в одну сторону, в сторону безбожия (как ни страшно это произнести), нежели охранять свою, не осознанную им веру»[20].

Один сербский крестьянин-коммунист довольно грубо сказал: «Ну где Бог, чтобы я Его взял за горло?» Он безбожник? Нет, он не безбожник, а живо чувствует Бога, ссорится с Богом, вроде Иакова. конечно, безобразие со стороны этого серба так говорить, но он чувствует живую жизнь[21].

— еп. Афанасий (Евтич)

представители

Генрик Ибсен, Август Стринберг, Николай Клюев, Сергей Есенин, Юрий Мамлеев, Александр Проханов.

см. также

источники

  •  Carlyle, Thomas. Sartor Resartus and On Heroes. — London; New York: E.P. Dutton; J. M. Dent & sons Ltd., 1908.
  •  The Cambridge companion to the fin de siècle / Marshall, Gail (Ed.). — Cambridge, New York: Cambridge University Press, 2007. — ISBN 9780521850636.
  •  Praz, Mario. The Romantic Agony. — London: Oxford University Press, 1951.
  • Вершилло Р. А. Белый кит Black Sabbath // Сегодня. — 1996.
Эта статья входит в число хорошо оформленных статей.


Сноски


  1. Дудко, Дмитрий о. Слово на пресс-конференции 27 апреля 1977 г. по поводу статей в «Литературной газете» 13 и 20 апреля 1977 г. // Христианский комитет защиты прав верующих в СССР. Документы. Мюнхен: Посев, 1977. Выпуск 28. С. 90.
  2.  Булгаков Сергий, о. Размышления о национальности // Два града. Исследования о природе общественных идеалов. — М.: Путь, 1911.
  3.  Griffin, Roger. «I am no longer human. I am a Titan. A god!» The Fascist Quest to Regenerate Time // A fascist century / Ed. Stanley G. Payne. — Basingstoke, New York: Palgrave Macmillan, 2008. — P. 5. — 270 p. — ISBN 978-0-230-22089-8.
  4. Князев Г. Ф. Из записной книжки русского интеллигента за время войны и революции 1915-1922 гг. // Русское прошлое. 1994. Кн. 5. С. 201; цит. по  Булдаков, Владимир. Утопия, агрессия, власть. Психосоциальная динамика постреволюционного времени. Россия, 1920-1930 гг. — М.: Российская политическая энциклопедия, 2012. — С. 118.
  5. Н. В. Устрялов. Под знаком революции (1927).
  6.  Клемперер, Виктор. LTI. Язык третьего рейха. Записная книжка филолога. — М.: Прогресс-Традиция, 1998. — С. 33. — ISBN 5-89493-016-2.
  7. Ж.-Ж. Руссо. Эмиль, или о воспитании. М, 1911, с. 435, 443 (перевод П.Д. Первова)
  8. 8,0 8,1 8,2 8,3 8,4 8,5 8,6  Аскольдов С. А. Религиозный смысл русской революции (29 апреля 1918 г.) // Из глубины. Сборник статей о русской революции. — М.: Новости, 1991. — 7-48 с. — 30 000 экз. — ISBN 5-7020-0361-6.
  9.  Марцинковский В. Ф. Записки верующего. — Новосибирск: Посох, 2006. — С. 45, 46. — 272 с. — ISBN 5-93958-029-7.
  10. 10,0 10,1 10,2  Шмеман, Александр о. Воскресные беседы. — Paris: YMCA-Press, 1989.
  11.  Шмеман, Александр о. Церковь, мир, миссия / Пер. Ю. С. Терентьева. — М.: ПСТБИ, 1996. — С. 11.
  12.  Достоевский, Федор. Идиот // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1973. — Т. 8. — С. 69.
  13. см.  Praz, Mario. The Romantic Agony. — London: Oxford University Press, 1951.
  14.  Шмеман, Александр о. Проповеди и беседы. — М.: Паломникъ, 2003. — С. 44.
  15.  Бердяев Н. А. Духи русской революции // Из глубины. Сборник статей о русской революции. — М.: Новости, 1991. — С. 61. — 344 с. — 30 000 экз. — ISBN 5-7020-0361-6.
  16. Засулич, Вера. Воспоминания. 1919.
  17. http://nekrasov.niv.ru/nekrasov/stihi/312.htm
  18.  Достоевский, Федор. Бесы. Глава «У Тихона» // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1974. — Т. 11. — С. 10.
  19.  Достоевский, Федор. Бесы. Подготовительные материалы // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1974. — Т. 11. — С. 268.
  20. Мережковский Д. С.. Св. София.
  21. Афанасий (Евтич), еп. Покаяние, исповедь и пост: их значение для православного христианина // Вестник Германской епархии Русской Православной Церкви Заграницей. - 1989. - № 1. - С. 3.