Соловьев Владимир Сергеевич/Сочинения/Духовные основы жизни

Духовные основы жизни

Тип: катехизис (модернистский)
Направление: массовая религия

Патологическая речь

(1882 - 1884) — катехизис воззрений Владимира Соловьева.

история

Некоторые главы были напечатаны в виде отдельных статей в журналах того времени.

основные темы

Первоначальное название – «Религиозные основы жизни». И это, и окончательное название являются обманчивыми. Соловьев выводит все из одной (ложной) метафизической посылки, в которой нет ничего отдельно религиозного или духовного, и, соответственно, нет никакого множества «основ».

В «Духовных основах жизни», как относительно раннем сочинении Владимира Соловьева, можно отметить большое влияние славянофильства, особенно в рассуждениях о Церкви, о соборности и всеединстве. За счет этого вариант учения Владимира Соловьева, изложенный в «Духовных основах жизни», очень близок к складывавшемуся в то же самое время учению нравственного монизма. Их роднит не только общий источник – почвеннические идеи Федора Достоевского, но и натуралистическая диалектика единого тела, родом из европейского монизма.

В центре учения «Духовных основ жизни» ставится особая онтологическая нравственность: метафизическое благо, которое совпадает с единством бытия. С этой точки зрения разделение как таковое есть грех, а единство – единственное благо, и напротив: всякий грех есть разделение, и всякое благо – единение. Отсюда в «Духовных основах жизни» – сильный мотив антиюридизма, поскольку любой суд и справедливость отделяют зло от добра. Это учение является полностью несостоятельным и с метафизической стороны, поскольку единичное и общее не могут быть таким образом сопоставлены и противопоставлены. Раздельность существ, личностей, суждений – реальная, а лекарство, предлагаемое Владимиром Соловьевым, чисто отвлеченное.

Соловьев предлагает считать реальным только общее, или даже только одно всеединство, а личности и единичные предметы объявляет фантазмами. В этом смысле его чисто метафизическая система кажется ему самому как раз антитеоретическим, реальным «делом», практическим служением истине.

Он резко переосмысливает религию из Богопочитания в «богочеловеческое дело», которое совершается не только Богочеловеком, но и обычным человеком. Этим он отменяет религию и как Истинную Веру и Богопознание: «Новая религия не может быть только пассивным богопочитанием или богопоклонением, а должна стать активным богодействием, то есть совместным действием Божества и человечества для пересоздания сего последнего из плотского или природного в духовное и божественное».

Религия есть «дело» возрождения жизни человека через сочетание с жизнью Божественной: «Дело религии – возродить и освятить нашу жизнь, сочетать ее с жизнью божественною. Это есть прежде всего дело Божие, но без нас оно сделаться не может: наша жизнь не может быть возрождена помимо нашего собственного действия. Религия есть дело богочеловеческое, дело и для нас самих».

Это дело, по мысли Владимира Соловьева, само собой понятное и простое. Если Бог есть всеединство, а грех есть любое разделение, то работа по увеличению солидарности между людьми, народами, между человеком и природой и есть уже тем самым «богочеловеческое дело», кем бы и по каким бы соображениям она ни совершалось:

Смысл мира есть мир, согласие, единодушие всех. Это есть высшее благо, когда все соединены в одной всеобъемлющей воле, все солидарны в одной общей цели. Это есть высшее благо и в этом же вся истина мира. В раздоре, в отделении – нет истины. Мир стоит и держится и существует лишь вольным или невольным (здесь и ниже выд. нами.- Ред) единением всех. Где то существо, где та вещь в мире, которая может устоять в своей отдельности? А если ничто не может устоять в своей отдельности, значит – эта отдельность несостоятельна, значит, она не истинна, значит, истина в противоположном: во всемирном и всемiрном единении.

Заметно, как Соловьев совершает интеллектуальный подлог, отождествляя практическое благо единства и единодушия с истиной. Это-то и следовало бы доказать, а не утверждать догматически. Ему кажется, что если он говорит о единодушии всех, то вопрос об истине решается сам собой.

Также следует отметить, что Владимира Соловьева устраивает даже и невольное «единение всех», что по меньшей мере безнравственно. Но ведь и сама личность для него есть продукт греха и должна быть превзойдена. Она даже собственно не существует: «Род существует действительно только в особях, но и особи действительно существуют только в роде. Общество слагается из лиц, но и лица живут только в этом сложении и гибнут в одиночестве».

Уже сейчас, в несовершенном состоянии мира, он отрицает различие между общим и единичным, внутренним и внешним, и в совершенно материалистическом духе отрицает различие между организмом и средой: «Действительного разделения между внутреннею и внешнею жизнью, между единичным лицом и его собирательною средой – не может существовать».

В духе вульгарного материализма Соловьев хочет слить факт и истину, отказываясь отличать Истину – Вечную и неизменную и не зависящую от человеческого произвола – от истины факта: что человек сделал то-то и то-то. Для него все случающееся, пусть греховное или незакономерное, это та же область истины, что и Божии определения. Например, он критикует платонизм за противопоставление идеального и материального мира, истины и факта:

Мир идей, идеальный космос, составляющий истину этого миросозерцания в его высшем выражении – платонизм, представляет бытие абсолютно неизменное, он пребывает в невозмутимом покое вечности, высоко над миром материальных явлений, отражаясь в этом мире как солнце в мутном потоке, но оставляя его без изменения, не очищая и не просветляя его. И от человека такое миросозерцание требует только, чтобы он ушел из этого мира, вынырнул из этого мутного потока на свет идеального солнца, чтобы он освободился от оков телесного бытия как из темницы или гроба. Таким образом, двойственность и противуположение идеального и материального мира, истины и факта, здесь остается неразрешенного, примирения нет.

Сам же он совершает это «примирение» временного и вечного, случайного и закономерного просто так, с помощью деклараций, попутно уничтожая сознание вечной идеальной Истины.

На словах признавая неистинность природной плотской жизни, Соловьев понимает это зло не в моральном смысле, а лишь как материальную раздельность. Он на разные лады повторяет одну и ту же мысль об истинности всеединства и неистинности разделения: «Смысл мира, в нем же и правда Божия, есть внутреннее единство каждого со всеми. В виде живой личной силы, это единство есть любовь». Но это даже и не мысль, и разнообразие здесь состоит только в разрушении того или иного положения истинного Боговедения и философии.

Таким интеллектуально нечестным ходом Соловьев отменяет все вопросы умозрения, вопросы об истинности знания и веры: само соединение и есть истина и благо. Единение частей мироздания и составляет смысл мира как всеединства, что является абсурдным, адогматическим и антитеоретическим тезисом.

Для него учение Христово принципиально непостижимо и не может быть усвоено человеком: «В Нем была вся правда, но мы усвоить эту правду можем не единолично, а только сообща, всем миром».

Вера в догматы Христианства для него не путь к Богопознанию, а нравственный подвиг смирения перед обязательными постановлениями Церкви, которые он сам, впрочем, попирает на каждом шагу: «Вселенская формула откровения, именно как вселенская, есть безусловная форма для нашей веры, ручающаяся за достоверность того, во что мы в ней верим, ибо и в происхождении этой формулы, и в ее принятии нами исполняется необходимое нравственное условие истинного ведения – самоотречение отдельного плотского ума и приобщение его уму Христову, то есть сущей истине».

Соловьев также утверждает, что, «исповедуя соборное вселенское вероучение, мы принимаем истину, независимую от человеческого ума». Независимую здесь – в смысле непостижимую, принимаемую лишь в силу соборного авторитета, а не потому что это истина.

Почему слова Христа: «Познаете истину, и Истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32), следует понимать так, что отдельному человеку эту истину все равно не познать? Это совершенно противоречит Писанию, тем более, что иметь ум Христов, по Апостолу, отнюдь не значит не иметь ума. Но понятно, что отказаться от ума – значит освободиться от бремени Истины, и именно поэтому Соловьев считает допустимым отрицать или искажать догматы Церкви.

Например, он учит о догматическом развитии учения Церкви: «Христианское сознание – исповедание истинной веры, как бы оно ни было крепко и напряженно в первобытной общине, не могло, однако же, иметь совершенного выражения в этой общине, состоявшей исключительно из иудеев и по большей части из иудеев необразованных; оно не могло и не должно было оставаться при тех же первичных выражениях или формулах, когда потом в церковь вошли люди, обладавшие всем богатством греко-римского просвещения; истина христианская, сохраняя неизменно свое содержание и сущность, должна была развиться в более сложную систему понятий, выразиться в более точных и отчетливых определениях».

О Христианском исповедании догматов он вообще отзывается как не отражающем всю глубину Богопознания: «Кафолична и божественна истина церковная в соборном исповедании веры не потому, чтобы оно выражало окончательно всю полноту боговедения».

Вся эта историко-метафизическая конструкция совершенно не покрывается историческими данными и в принципе противоречит учению Церкви. Дело обстоит как раз наоборот: Апостольское исповедание истинной веры осталось и до наших дней именно при тех же первичных выражениях или формулах. Как учил св. Филарет Московский: «Все не только истины, но даже все важнейшие слова и выражения, содержащиеся в Символе Восточной Церкви, взяты из Священного Писания, которое содержит чистую истину, Богом откровенную. Одно слово: katholiken, «кафолическую», по славянскому переводу, «соборную», не столь близко, как прочие, произведено может быть из Священного Писания. Но сие слово содержит в себе не столько сущность, сколько изъяснение догмата. Творения» .

В «Духовных основах жизни» Соловьев открыто исповедует свой антиинтеллектуализм и адогматизм, потому что в гностическом духе видит спасение в слиянии с универсальным монолитом, и так решает все проблемы познания. Он утверждает: «Нравственный подвиг веры возможен и при самом недостаточном познании об истинном Боге. Встреча сердца человеческого с ищущею его благодатию Божиею может совершиться далеко от прямой линии сознания».

Если встреча с истиной происходит вне сознания (поскольку у сознания только одна «линия»), то только потому, что у Соловьева истину познает не человек, а человекобог. Он учит об «истинном человекобоге», который есть соборный индивидуум: «Воспринять Божество человек может только в своей истинной целости, во внутреннем единстве со всем; следовательно, воистину обожествленный человек, или истинный человеко-бог непременно есть соборный или кафолический – всечеловечество или вселенская Церковь… Богочеловек индивидуален, истинный человеко-бог универсален».

Поэтому логично, что спасение, совершенное Христом, и Святое Крещение, в котором человеку усвояются плоды Искупления, объявляются Соловьевым лишь началом и зачатком будущего спасения в собственном смысле слова. Он в принципе отказывает вере, спасению и Таинствам в совершенстве: «Поверив сердечно в Бога и почувствовав в себе действие божественной благодати, мы имеем начало новой духовной жизни. Обман искушения состоит в том, что это начало принимается за достигнутый конец, и зарождение духовной жизни выдается за ее совершенство; обман в том, что духовная жизнь понимается как нечто зараз и вполне данное, не нуждающееся в росте, в постепенном ходе совершенствования внутри и исполнения вовне; полагается, что духовный человек есть существо простое, цельное и законченное». Это учение было воспринято вскоре нравственным монизмом, и в «Православном учении о спасении» митр. Сергия (Страгородского) обнаруживается то же самое учение.

И Святая Церковь, о которой Соловьев только что говорил как об универсальном и истинном «всечеловечестве», обладает для него лишь начатками будущей совершенной жизни. Он учит, что Церковь «доселе еще не есть Его прославленное, всецело обожествленное тело. Теперешнее земное существование церкви соответствует телу Иисуса во время Его земной жизни (до воскресения), – телу, хотя и являвшему в частных случаях чудесные свойства (каковые и церкви теперь присущи), но вообще телу смертному, материальному, не свободному от всех немощей и страданий плоти, – ибо все немощи и страдания человеческой природы восприняты Христом; но как во Христе все немощное и плотское поглощено в воскресении духовного тела, так должно быть и в церкви, Его вселенском теле, когда она достигнет своей полноты. Тогда в ней все духовное будет вполне воплощено и все материальное вполне одухотворено. Но и теперь она как живое тело Христово уже обладает начатками будущей совершенной жизни».

Поэтому для Владимира Соловьева Церковь полна несовершенств: «Собственная сущность Церкви, всегда ее образовывавшая, не всегда ясно сознавалась и точно определялась со стороны христианского человечества; в истории Церкви эта божественная сущность, искони в ней пребывающая, не сразу, а лишь постепенно из своего скрытого и безотчетного состояния переходит в ясное сознание видимой Церкви, определяется и осуществляется в ней».

Однако эти несовершенства и вообще несоответствие реальности его идеальной концепции отнюдь не смущают Владимира Соловьева, поскольку он верит в путь эволюционного развития от несовершенства к совершенству. Он обнаруживает эволюцию и в материальном мире, и в духовном: «И как в мире физическом появлению совершенного организма человеческого предшествовал длинный ряд несовершенных, но все же органических живых форм, так и в истории рождение совершенного духовного человека, предварялось рядом неполных, но все-таки живых личных откровений божественного начала человеческой души. Эти живые откровения живого Бога записаны в священных книгах народа иудейского». Откровение Ветхого Завета для него тоже неполное и несовершенное.

Соловьев не считает Боговоплощение чудом, и не считает, что Христос совершил все дело спасения, а напротив, считает, что Воплощение лежит в ряду других Богоявлений. Как к Адаму вела биологическая эволюция, так ко Христу – эволюция социальная.

Воплощение Божества не есть что-нибудь чудесное в грубом смысле слова, то есть не есть нечто чуждое общему порядку бытия, а напротив, существенно связано со всею историей мира и человечества, есть нечто подготовляемое и логически следующее из этой истории… и личное воплощение в индивидуальном человеке есть лишь последнее звено длинного ряда других реализаций физических и исторических, – это явление Бога во плоти человеческой есть лишь более полная, совершенная теофания в ряду других неполных, подготовительных и прообразовательных теофаний. С этой точки зрения появление духовного человека, рождение второго Адама не более непонятно, чем появление человека природного на земле, рождение первого Адама.

Исходя из этой ложной посылки, Соловьев до неузнаваемости искажает Православное учение о Лице Богочеловека. Для него «воплощается в Иисусе не трансцендентная сторона Божества, не абсолютная в себе замкнутая полнота бытия (что было бы невозможно), а воплощается Бог – Слово, то есть проявляющееся вовне, действующее на окружности бытия начало». То есть он, во-первых, различает в гностическом ключе две стороны в Боге: внутреннюю и внешнюю, и объявляет их двумя разными «началами». И, во-вторых, допускает воплощение лишь «внешнего» начала.

Выше было видно, что для Владимира Соловьева все общее – истинно и благо, а все личное – греховно. Отсюда понятно, почему он отрицает Ипостась Богочеловека и богохульно объявляет Христа универсальным коллективом, обнимающим собою все возрожденное духовное человечество:

Воплощение божественного Логоса в лице Иисуса Христа есть явление нового духовного человека, второго Адама. Как под первым Адамом, натуральным, разумеется не отдельное только лицо наряду с другими лицами, а всеединая личность, заключающая в себе все природное человечество, так и второй Адам не есть только это индивидуальное существо, но вместе с тем и универсальное, обнимающее собою все возрожденное духовное человечество. В сфере вечного, божественного бытия Христос есть вечный духовный центр вселенского организма.

Соловьев отличает Ипостась Бога-Сына от Лица Иисуса Христа (он говорит лишь о «Воплощении божественного Логоса в лице Иисуса Христа»), он еще и учит о Христе как не только Личности, но и «универсальном существе», то есть оккультном коллективе.

Для Владимира Соловьева человек способен стать Богочеловеком: согласно его гностическому учению, человек единосущен Богу, по крайней мере отчасти:

Вообще в человеке есть некоторое совмещение Божества с материальною природою, что предполагает в нем три составных элемента: божественный, материальный и связующий оба, собственно человеческий; совместность этих трех элементов и составляет действительного человека, причем собственно человеческое начало есть разум (ratio), то есть отношение двух других.

Уже в сотворении ветхого Адама Соловьев усматривает Боговоплощение, но пока несовершенное, потому что в нем не происходит «самоотвержения Божественного начала». Да и вообще вся человеческая история есть, будто бы, история «взаимодействия божественного и природного начала», то есть история постепенного принудительного Боговоплощения, когда Бог действует на человечество и человечество «действует на Божество». Он учит: «Взаимодействием божественного и природного начала определяется вся жизнь мира и человечества, и весь ход этой жизни состоит в постепенном сближении и взаимном проникновении этих двух начал, сперва далеких и внешних друг другу, потом все ближе сходящихся, все глубже и глубже проникающих друг друга, пока в Христе природа не является как душа человеческая, готовая к всецелому самоотвержению, а Бог – как дух любви и милосердия, сообщающий этой душе всю полноту божественной жизни».

По словам Владимира Соловьева, Божественное «самоотвержение представляется до известной степени уже и всем космическим и историческим процессом». Он учит, что Бог во Христе «оставил покой вечности, отрекся от проявления Божественного достоинства», вступил в борьбу со злым началом и подвергся всей тревоге мирового процесса, явился в оковах внешнего бытия. Мало того, Бог является человеку не совершенно и благодатно, а «в различных конечных формах мировой жизни, более закрывающих, нежели обнаруживающих истинное существо Божие». Здесь заметно, что Соловьев приписывает Богу страдание, и вообще описывает спасение и Боговоплощение в терминах скорее оккультных, нежели христианских.

В Боговоплощении Христос, по еретическому учению Соловьева, воспринял не только человечество, но и безличное природное начало. Таким образом во Христе он обнаруживает не две природы, а еще отдельно третью – природную: «Воплощение и воскресение божественного Логоса в Иисусе Христе есть тройное торжество: здесь три начала бытия – божественное, материальное и человеческое, обнаруживают свое безусловное значение».

Или так: «Христос имеет в себе не один только чисто человеческий элемент (разумную волю), но и природный материальный элемент: он не только во-человечился, но и воплотился».

Греховность плотской жизни, для Владимира Соловьева, это зло не моральное, а лишь отдельность этой плотской жизни от «всеединства». Соответственно, спасение по Соловьеву – это «тройное торжество», когда «три начала бытия – божественное, материальное и человеческое, обнаруживают свое безусловное значение». Но на самом деле материя и тварь, будучи сотворенными из ничто, не имеют безусловного значения. Они даже не являются «началами», если сопоставлять их с Божественным Началом, то есть Соловьев обманывает читателя, верующего ли, или неверующего. Оказывается, что повседневная мирская жизнь для Соловьева ложна только в ее отдельности от всеединства, и притом такого, которого еще нет и которое только строится всем этим миром сообща. Поэтому он в конце концов приписывает материальной природе самое величайшее торжество, поскольку плоть совершает максимальный прогресс: от ничто – к Богу. В этом для Соловьева и состоит наивысшая весть Христианства – в обожествлении плоти, плоти вообще, всякой, взятой внеморально.

Соловьев учит:

Окончательная и отличительная истина христианства состоит в одухотворении и обожествлении плоти. Ничто так не противно этой истине как односторонний спиритуализм… Бог прославляется в мире, потому что обнаруживается как действительное вседержительное и бесконечное существо, которое не только ограничивает чуждую силу материи и не только различает от себя ее неистинность, но и проникает в ее глубочайшую сущность как в свою, внутренно подчиняя и уподобляя ее себе и в ней реализуясь. Это же самое есть исполнение и торжество материальной природы.

Отсюда такой удивительный парадокс, что Христианство Соловьев хвалит именно как религию плоти, в отличие, представьте себе, от религии Ветхозаветной! «В церкви христианской божественное не есть только внутреннее, неуловимое действие духа, но является и в некоторой уже осуществленной форме или телесности. Были формы и в церкви ветхозаветной, но там это были лишь иносказательные прообразы или предзнаменования; священные же формы новозаветной церкви суть настоящие, подлинные образы Божественного присутствия и действия в человечестве».

И эта телесная сторона проявляется, по словам Владимира Соловьева, прежде всего в Таинствах: «В сих таинствах таким образом восстанавливается союз Божества с начатками целого творения, и царство Божие обнаруживает свой истинно кафолический, то есть всеобъемлющий характер, полное осуществление которого в грядущей прославленной Церкви будет обнимать не только новое небо – блаженных и спасенных духов, но и новую землю – возрожденную духовную телесность целого мира».

Он учит: «Кафоличны и всецело божественны все таинства Церкви еще и в том смысле, что ими обнимается и освящается не одна нравственная и духовная жизнь человека, но и его физическая жизнь, – более того: ими освящаются и воссоединяются с Божеством начатки материальной природы всего видимого мира».

И не только душа, но и сама человеческая плоть и кровь, которая не наследит Царствия небесного, есть, будто бы, «та земля, из которой и на которой должно вырасти дерево вечной жизни, та земля, которую Бог хочет сделать цветущею и плодоносной».

Но эта, столь превознесенная, телесность оказывается крайне немощной и несовершенной, поскольку, по материалистической логике Соловьева, она является лишь зачатком всеединства, поскольку тело еще не обрело всей полноты! «Вследствие несовершенства человеческих стихий, входящих в Церковь, эти божественные формы являются лишь как начатки или залоги божественной жизни в человечестве, которые своей полноты должны достигнуть лишь в Новом Иерусалиме – в прославленном Богочеловечестве».

В этой точке рассуждений Соловьева оказывается мнимой и вообще вся его искомая полнота, даже в проекте, поскольку выясняется, что бытие для Владимира Соловьева – это в прямом смысле ничто: «Предоставленный самому себе, человек не может уберечь ни своей жизни, ни своего нравственного достоинства, он не в силах избавить себя ни от телесной, ни от духовной смерти». Здесь он имеет в виду не отъятие помощи Божией, а свое учение о всеединстве. «Царство природы есть царство смерти», - учит Соловьев, в том смысле, что нет в подлинном смысле слова ни сущности, ни бытия.

Это вполне логично: если отказаться от отличения истинного и ложного, вечного и временного, духовного и телесного, невозможно будет постичь, что есть совершенство, что есть вечность и истина. И это смешение есть пропасть бессмыслицы.

самоспасение и самоискупление

Соловьев учит об Искуплении и Спасении как о внутреннем преодолении Христом «греха», то есть преодоления отдельности Бога и мира. При этом он кощунственно указывает, что спасение совершилось через победу Христа над возможностью зла в Нем Самом: «На пути же этого достижения человеческая природа и воля Спасителя неизбежно встречаются с искушением зла… Испытывая действительно ограниченность природного бытия, Богочеловек может подвергаться внешнему искушению сделать свою божественную силу средством для целей, вытекающих из этой ограниченности».

В другом месте Соловьев пишет во вполне арианском духе, что «Христос отрекся от закона греха», и добавляет уже от себя, что таким образом Он стал проводником Божественного действия на материальную природу: «Условие воскресения есть подвиг, тот акт богочеловеческой личности, которым Христос отрекся от закона греха и подчинился абсолютной воле Божией, сделав свое человеческое начало проводником божественного действия на материальную природу».

Соловьев утверждает, что Христос совершил Домостроительство спасения во время искушения в пустыне. Он учит: «Преодолев грех духа, Сын человеческий получил верховную власть в царстве духа; отказавшись от подчинения земной силе и от цели владычества над землею, Он приобрел себе служение сил небесных: «и се ангели приступиша и служаху Ему»». Тем самым Соловьев положил начало произвольным модернистским поискам того, где и как совершилось Искупление – но только не как учит Церковь: на Кресте Жертвой Христовой.

Согласно Владимир Соловьеву, на кресте освящено лишь безличное «природное начало»: «Духовный подвиг – внутреннее преодоление искушения, должен быть довершен подвигом плоти… Чувственная душа могла быть избавлена от злого начала только через процесс самоотрицания – страдание и смерть; и после того как человеческая воля Христа свободно подчинилась его Божеству, она через это подчинила себе его чувственную природу и несмотря на немощь сей последней (моление о чаше) заставила ее осуществить в себе божественную волю до конца – в физическом процессе страдания и смерти». «Злое начало» здесь следует понимать как опять то же самое разделение и отдельность.

Поэтому для Владимира Соловьева спасение состоит не в Искуплении от греха, проклятия и смерти, а в соединении всего и вся, то есть лжи и истины, зла и добра: Бог «перерождает и спасает погибающую природу, превращая ее ложь в истину, ее злобу в добро». То есть Соловьев верует в самое невероятное чудо и чудовищное насилие: превращение лжи в истину, и природной злобы в добро.

Целью такой работы по соединению всего, Соловьев считает «смыкание» «чрез нас богочеловеческой цепи мироздания, чтобы небо сочеталось с землею». Эта цель тождественна созданию Царства Божия на земле, «когда не только отдельные души, но и все существа отдадутся Богу и образуют собою Его настоящее царствие. Такого царства Божия еще нет в мире; но веря в Бога, мы надеемся и на торжество дела Божия в мире (выд. нами.- Ред.). Об этом явном и вселенском царстве Божием мы молимся, когда говорим: «Да приидет царствие Твое»».

Отсюда такое значение деятельности человека, который, согласно Владимиру Соловьеву, «совместно» с Богом готовит окончательное спасение: «Как воплощенный Бог спасает человечество, так воссоединенное с Богом человечество должно спасти всю природу; ибо как человечество в образе Церкви есть живое тело Христово, так весь природный мир должен стать живым телом возрожденного человечества. Вся тварь должна быть искуплена и введена в свободу славы сынов Божиих. В совокупности своей это есть дело вселенское, всемирно-историческая задача». В духе лурианической каббалы Соловьев считает эту деятельность «искуплением всемирного тела»: «У каждого есть при этом своя личная прямая обязанность: ибо каждый в собственном теле может содействовать искуплению всемирного тела».

«Самоискупление» охватывает собой и спасение «социальных стихий»: «Богочеловеческая связь должна быть восстановлена не только индивидуально, но и собирательно, и «поэтому», чтобы возродить все человечество, христианство должно проникнуть не только его личные, но и общественные стихии». Как «сострадательная любовь» нравственного монизма, такая искупительная деятельность вездесуща, потому что «богочеловеческая связь» обнаруживается Соловьевым в любом совместном действии и любом сочетании сущностей или коллективов. Например, «Богочеловеческая связь выражается собирательно в свободном сочетании церкви и государства».

При этом он хвалит Запад за такие достижения в области установления «богочеловеческой связи», каковых у него никогда не бывало: «Вместе с Западом христианство признает за государством положительную задачу и деятельный прогрессивный характер: оно не только призывает государство к борьбе с злыми силами мира под знаменем церкви, но требует от него также, чтобы оно проводило в политическую и международную жизнь нравственные начала, постепенно поднимало мирское общество до высоты церковного идеала, пересоздавало его по образцу и подобию Церкви Христовой». О каком государстве Европы он говорит? О какой эпохе: Каролингов, Меровингов? Это все тем более нелепо, что противопоставляется византийскому и древнерусскому «тоталитарному» государству.

Однако полнее всего эта связь реализуется не в Церкви и не в государстве, а в гражданском обществе, которое изображается как наивысшее достижение «богочеловеческого» развития: «Христианство, возвышая религию над государством, создавая Церковь, тем самым освобождает и общество от государственного всевластия, образует свободное самостоятельное общество». Соловьев представляет дело так: «Свободно преклоняясь пред церковным авторитетом, принимая от Церкви незыблемые начала правды и добра, «лучшие люди» христианского общества должны cообразно этим началам и под охраной и покровительством государства направлять и руководить все общественные силы к их высшей цели… Эта цель есть… пересоздание этой нашей человеческой и мирской деятельности по образу и подобию христианской истины, воплощение Богочеловечества». Здесь Соловьев поднимается до уровня, так сказать, магического либерализма, когда общественная деятельность отождествляется с процессом «воплощения Богочеловечества».

По оптимистической мысли Владимира Соловьева, мир прогрессирует, хотя и отрицая все более определенно веру во Христа, но для него, как адогматиста, это последнее не важно. Христианство же по ходу истории только деградирует, превращаясь в свою противоположность, что тоже не обескураживает Соловьева. Особенно глубокое «падение» Христианства Соловьев обнаруживает в том, что оно точно исповедует догматы веры. Он утверждает: «Жизненный смысл христианства сначала превращен вождями человечества в отвлеченное учение, а затем почти вовсе исчез из сознания передовых людей и скрылся в темной глубине народной души».

Да и вообще в концепции Соловьева религия в ее существе не играет большой роли. Она важна лишь как один из многих элементов процесса «воплощения Богочеловечества». Поэтому Соловьев резко сужает задачу религии: «Религия и не говорит никому из нас лично: сливайся с Божеством… В нашей власти молиться Богу, помогать нуждающимся ближним и исправлять собственную природу воздержанием».

По Владимиру Соловьеву, человек приносит Богу в жертву и поклонение не самое себя, не свое сердце и суть своего естества, а «все низшие стремления и потребности материальной природы», то есть худшее и поврежденное грехом. Результат закономерен: для него жизнь в Боге – это наша обыденная повседневная жизнь: «В этом прошении (о хлебе насущном. - Ред.) человеческая воля, свободно подчиняя вышней воле все низшие стремления и потребности материальной природы, вводит нашу текущую действительность в вечный план божественного действия, относит к Богу и связывает с Богом нашу вседневную жизнь, наше настоящее».

О. Михаил Помазанский справедливо называет такое воззрение «унылым». Как пишет Соловьев, «молись Богу с верой, делай добро людям с любовию и побеждай свою природу с надеждой будущего воскресения. Тем исчерпывается наше отношение к благодати внутри нас». Но «не в нашей власти соединить себя всецело с Божеством, спасти вселенную и переродить природу мира». Поэтому, внушает Соловьев, «религия и не говорит никому из нас лично: сливайся с Божеством, спасай человечество, возрождай вселенную». Итак, выходит: ни себе, ни другим, ни себя спасай, ни человечество… Вот какое унылое положение выпадает по этому взгляду на долю личности, на долю индивидуального человека в искании Царствия Божия» .

Система Соловьева уныла еще и потому, что в ней нет буквально ни островка свободы: все развивается только закономерно и необходимо в ходе прогресса к всеединству, насильственно преодолевая все личное и существенное.

аморализм

Мнения Владимира Соловьева о неустранимой частичности и несущественности спасения и о преображении греха в добро ложатся в основу его учения о нравственности. Встав на адогматическую почву, он сам себе отрезал возможность установить, что такое добро и зло в моральном смысле, и поэтому вполне может считаться аморалистом.

Соловьев отказывается от познания, которое бы отличалось от самого дела, которое бы судило это дело. Он не отделяет идеальную истину и норму – учение, закон и заповедь – от самого потока событий человеческой жизни. В результате выясняется, что он не знает ничего о морали.

Так, для него порочен не отдельный человек, а природа, которая, по учению Церкви, как раз пребывает благой и неповрежденной. Далее, даже если человек осуждает зло, то это, по Соловьеву, есть ложь, потому что «мысль, осуждающая действительность, но не могущая упразднить ее, является бессильною, нетвердою, неверною себе и в этом смысле ложною».

Он пишет: «Если у человека порочная природа (а наша природа… порочна в самом корне своем), то хотя бы он и сознавал эту порочность, такое сознание еще не дает ему другой натуры. Греховная природа есть для нас нечто данное, неотразимое. Сам человек в своем разуме и совести доходит до признания этой греховности, он осуждает, отрицает свою природу; но это отрицание здесь не идет дальше мысли и потому оказывается ложным».

Почему природа для человека есть нечто неотразимое? Потому что для Соловьева человек и не существует вне природы, и тем более не отличается от природного монолита в моральном смысле. Как же природа может быть порочной? Так, что и грехопадение, и спасение происходит в сфере «всеединства», помимо личностей. Так об этом учил еще Федор Достоевский, утверждая, что «греха единичного нет» .

Соловьев пишет, имея в виду онтологическую нравственность: «Мы знаем, что добра нет в мире, ибо мир весь во зле лежит; нет добра и в самом человеке, ибо „всяк человек ложь, нет праведного никого, нет разумеющего, нет творящего благостыню, нет даже ни одного“». Почему нет добра? Только потому что все не соединилось во «всеединстве».

Осуждение же греха объявляется ложью, потому что вообще следует не судить, и тем самым отделять добро от зла, а напротив, надо все только соединять.

Поэтому Соловьев никаким образом не может уяснить себе, что такое зло, хотя подходит к этому вопросу то с одной стороны, то с другой, прибегая даже к некоему прото-фрейдизму: «Причина же всякого зла в нас не что-нибудь случайное и внешнее, не то или другое дело или событие, а сама наша испорченная природа, унаследованная нами от первобытного человека. В глубине нашего существа, в самой основе нашей души, иногда для нас вполне несознаваемо таится и скрыто действует сила первородного греха, – сила темная, безумная и злая».

В славянофильском ключе он выступает против права, справедливости вообще. Но надо верно понимать природу его антиюридизма, который происходит из запрета на суждение: «Закон, осуждая природу, только отрицает ее, но не дает ничего положительного. Он показывает, чего я не должен делать, но что должен – не говорит». Понятно, что здесь Соловьев явно противоречит Писанию, которое, напротив, очень подробно говорит о том, что делать. И первая же заповедь закона, как известно не запретительная: «Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства, да не будет у тебя других богов пред лицем Моим» (Исх. 20:2-3). И эта заповедь, по слову Спасителя, именно указывает, что делать: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим» (Мф. 22:37). Но Соловьев говорит о другом. Его не удовлетворяет то, что закон лишь предписывает и судит, но сам собой не творит добра. Ведь для Соловьева и люди, как субъекты внеморальные, не творят добра, и поэтому ему нужно такое добро, которое само было бы и словом, и делом.

Любой закон ложен для Соловьева еще и потому, что «законность никак не ручается за справедливость, ибо могут быть и бывают по общему признанию несправедливые законы». То есть уже то, что кто-либо нарушает закон и осуждается за это законом, служит для Соловьева доказательством иллюзорности идеального закона.

Для него идея истинна только тогда, когда ее будут подтверждать все факты, а добра в человеческой жизни тоже еще нет, пока все не соединилось во всеединстве. Поэтому он пишет про себя: «Называя себя христианами и членами Церкви Божией, мы не имеем притязания на нравственное совершенство и праведность, мы не думаем, что Божество уже обитает в нас, что мы уже обладаем Божеством. Такого обитания и обладания мы не приписываем, разумеется, и особым служителям церкви – священникам и епископам».

Здесь видно, что он не знает ни о благодати, ни о благе, потому что рассуждение о том, что человек несовершенен, отменяет для него то, что есть добро во всей полноте и совершенстве: «Всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше, от Отца светов, у Которого нет и изменения и ни тени перемены» (Иак. 1:17). Для него слова: «Будьте святы, потому что Я свят» (Лев. 11:45), слова Христа: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5:48), – это пустой звук, мечта о недостижимом идеале.

Соловьев отрицает свободу воли, объявляя ее фантазией. При этом он прибегает к откровенной софистике, объявляя, например, что свобода несвободна, или что воля может действовать невольно. Согласно Владимиру Соловьеву, «та воля, с которою мы рождаемся, воля нашей плоти, подчинена природе, а природа подчинена греху, господствующему в ней. Итак, пока мы действуем только от себя или от своей воли, мы неизбежно действуем от греха, действуем как рабы и невольники греха. Иметь только свою волю значит для нас не иметь воли, быть несвободными. Ибо наша воля уже подчинена греху, подчинена по рождению, то есть невольно».

Однако, как учит Церковь, воля, с которой мы рождаемся как принадлежностью естества, и хочет только вещей естественных и благих. Но есть и наша личная воля, которая направляет это естественное желание на должное или недолжное. Но для Соловьева существует лишь первая воля, которая греховна только потому, что существует отдельно в каждом существе.

Он отменяет нравственность уже одним этим отрицанием свободы воли, которая вообще необходимо связана с нравственностью. Ведь добро и зло – лишь то, что человек совершает добровольно, а не невольно, почему из области нравственности изъяты, например, животные. Но для Соловьева все наоборот: нравственно только невольное, а все добровольное – ложь и грех. Поэтому для него безнравственным может быть и несвободное существо: «Животное действует по худому нраву, который оно не само себе создало».

Он учит, например, что нравственен закон всемирного тяготения, нравственно невольное тяготение «всех ко всем»: «Вопреки своему эгоизму никакое существо не может устоять в своей отдельности: неодолимою силою влечется оно и тяготеет к другому и только в связи со „всем“ находит свой смысл, и свою истину. Этот всеобщий смысл, который есть то, что истинно есть, проявляется прежде всего в законе всемирного тяготения, образующего вещественную солидарность мира».

Соловьев признает зло и грех, но во внеморальном смысле, онтологически: «Отделяя себя от всего, мы противопоставляем себя всему, а противопоставляя себя всему, мы отрицаем все во имя себя и стремимся все подчинить себе и подавить, а сопротивляющееся сломить и уничтожить».

И поэтому он способен понять добро и зло лишь как силу. Отсюда следующее его утверждение: «В человеке святом актуальное благо предполагает потенциальное зло: он потому так велик в своей святости, что мог бы быть велик и во зле; он поборол силу зла, подчинил ее высшему началу, и она стала основанием и носителем добра». Он не сознает, что зло и добро не находятся ни в каком соотношении, они не порождены одним источником.

Раз отвергнута нравственность и свобода воли, это неизбежно уничтожает и личную религию, и задачу личного спасения. Соловьев противопоставляет: «Мы должны искать полноту Христа не в своей личной сфере, а в Его собственной вселенской сфере, которая есть Церковь». Это обосновывается тем, что личность отдельна, и потому уже греховна, и даже не существует. Церковь же понимается как полнота не в смысле полноты совершенства духовных даров или полноты содержимой ею истины, а в том смысле, что в ней постепенно соединяется все отдельное: Божественное и человеческое, человеческое и природное, люди и животные, государственное и народное, культурное и политическое.

По сути, это полнота набора «предметов»: «В лице Христа Божество сочетало с собою и чисто человеческое и природное начало. Это сочетание трех начал, совершившееся в лице духовного человека Иисуса Христа единично, должно совершиться собирательно в одухотворенном чрез Него человечестве. Чисто человеческая свободная стихия общественной жизни, представляемая государством, и природная стихия этой жизни, представляемая народом или землею, должны быть внутренно связаны или согласованы с божественной стихией, представляемой собственно Церковью. Церковь должна освящать и чрез посредство христианского государства преобразовывать всю естественную, земную (или земскую) жизнь народа и общества».

Отсюда такая немощь всего учения Владимира Соловьева. Он с таким усилием и одушевлением указывает на всеединство, чтобы потом сказать, что сейчас его нет и что лично ты к всеединству никогда и не будешь причастен.

Впрочем, на путях к этому восстановленному всеединству Соловьев считает нужным отрицать все различия уже сейчас: «„Хлеб наш насущный днесь“ значит то, что необходимо для нашей природы в каждое данное время. Здесь не разделяются потребности духовной и материальной природы. И на самом деле они нераздельны у нас — одухотворенных животных и духов воплощенных».

Как выше было указано, Соловьев в принципе отрицает личное познание человеком чего бы то ни было, а допускает лишь участие делом в восстановлении всеединства. Однако иногда ему приходится что-либо объяснять, и тогда он для объяснения своих мыслей, как правило, прибегает к идеям гностицизма и герметизма.

Например, он отождествляет природу с «мировой душой», которую спасает «всеединящий смысл»: «Избавляя от злой власти раздора страждущую природу мира (мировую душу), этот единящий смысл овладевает ею и рождается из нее в различных образах».

Обнаруживается у Соловьева и ключевая герметическая идея микрокосма, которая указывает на магическую роль человека в мироздании: «Человек, нравственно соединяясь с Богом в истинной молитве, соединяет с Ним не себя только, но и других; он становится одним из связующих звеньев между Богом и творением, между божественным и природным миром. Воля человеческая, свободно отдаваясь воле Божией, не поглощается ею, а сочетается с нею и становится новою богочеловеческою силою, способною творить дела Божии в мире человеческом».

Соловьев ставит перед человеком чисто магические задачи, такие, например, как чтобы «наша чувственная душа стремилась к оживотворению материи духовными силами». Или: «Истинная задача нашей чувственной жизни – возделывать сад земли – превращать мертвое в живое, сообщать земным существам большую интенсивность и полноту жизни, – животворить их». Понятно, что это оживотворение – чисто оккультное, поскольку живую природу невозможно оживотворить более, нежели она есть.

В духе учения Джордано Бруно он ожидает нового окончательного Боговоплощения: «воплощения абсолютного смысла в мире как в живом организме Божества», а Христово Боговоплощение он считает лишь зачатком. Он обнаруживает, что это воплощение Бога в мировом теле выше Христова Воплощения, потому что оно творится усилиями и человечества, а Христово Воплощение – только воплощение Божественного смысла в индивидуальном существе Иисуса.

О Церкви Соловьев учит, что она должна включить в себя все человечество и всю природу, одушевленную и неодушевленную: «Это тело Христово… мало-помалу растет и развивается, чтобы в конце времен обнять собою все человечество и всю природу в одном вселенском богочеловеческом организме».

Он пишет буквально следующее: «Полное воссоединение исцеленного мира с Богом или совершенное воплощение абсолютного смысла в мире как в живом организме Божества, где Бог будет все во всех, составляет конец того дела, начало которому положено воплощением того же Божественного смысла в индивидуальном существе Иисуса, первенца из мертвых… В этом деле человечество должно содействовать Богу, ибо без такого содействия не будет взаимности или полного внутреннего соединения, сочетания Бога с творением, и смысл бытия не будет выражен».

Человек для Соловьева лишь несовершенный образ Божий, а подлинным образом и подобием Бога должен стать весь мир: «Триединый во всем своем составе (дух, человек и материя. - Ред.) воссоединенный или исцеленный мир будет истинным и полным образом и подобием триединого Бога».

Человечество, по Соловьеву, будто бы содействует Богу в деле этого «всемирного исцеления, превращая плотскую жизнь в себе и вне себя в жизнь духовную». Он ставит задачу «целесообразно властвовать над материальной природой, преобразуя ее в живую оболочку и среду высших, духовных и божественных сил – в тело Божие». Таким образом в ходе исторического прогресса происходит некая чудовищная «материализация духа» и гностическое «одухотворение материи».

источники

•  Соловьев, Владимир. Духовные основы жизни. — Брюссель: Жизнь с Богом, 1982.

---

Сноски

---