Шмеман Александр Дмитриевич/Патологическая речь
О. Александр Шмеман был одним из выдающихся представителей патологической речи и гностического искусства чтения.
Полнота • Эон.
жанры
Псевдобогословское исследование, радиопроповедь.
темы
Всеобъемлющий • Полнота • Целостный.
- Богословие… каждым своим словом, каждым утверждением провозглашало тотальность христианской веры, всю ее космическую, всеохватывающую всеобъемлющую и все к себе относящую глубину и жизненность[1].
- Учение Христа целостное, и это значит: всеобъемлющее, обнимающее собою всю жизнь человека, отвечающее на все его вопросы, обращенное ко всей жизни[2].
Освящение времени.
Человеческий «опыт Бога, мира и человека»[3].
В истории Византии наступил момент, когда и государство и Церковь учли опыт прошлого, когда это прошлое — из вчерашнего, своего, превратилось в древность, освятилось своей древностью, психологически выросло в некий вечный идеал, который уже не столько вдохновляет на будущее творчество, сколько требует постоянного возвращения к себе, подчинения сегодняшнего себе[4].
- Есть такая древняя православная икона — «О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь», на ней изображена Богородица. Я вспомнил о ней потому, что она выражает видение всего творения — человека и природы, — объединенного в Боге, преодолевшего самый главный грех — грех разделения[5].
мифы
- Богословское сознание должно восстановить свою былую целостность, нарушенную веками западного плена, вернуться к старому, но верному выражению этой целостности: lex orandi lex est credendi[6].
О. Шмеман рисует ребенка как образец холистического восприятия мира. Ребенок якобы обладает завидным оккультным ощущением универсального символизма, то есть несуществующей на деле «связи всего со всем»: «Ему в высшей степени дано и открыто это чувство чудесной глубины и связи всего со всем»[7].
Поэтому такой «ребенок» может служить идеалом для богословского модернизма: «Он имеет дар полного слияния с миром и с жизнью», а мы, вырастая, «действительно безнадежно теряем все это. Теряем прежде всего вот эту самую целостность. Мир постепенно распадается в нашем уме и сознании на свои составные элементы, но вне этой их глубинной связи между собою все они, все эти элементы, становятся только собой, и, став только собой, становятся ограниченными, плоскими, пустыми и скучными. Мы начинаем все больше и больше понимать и все меньше и меньше воспринимать, мы начинаем знать обо всем, но уже ни с чем не имеем настоящего общения. Но ведь эта чудесная связь всего со всем, эта возможность во всем увидеть другое, эта способность к полной самоотдаче и слиянию, это внутреннее открытие, это доверие ко всему – ведь все это и есть суть религиозного опыта, это и есть чувство Божественной глубины, Божественной красоты, Божественной сущности всего, это и есть непосредственный опыт Бога, наполняющий все во всем!»[7].
штампы
Символический реализм.
- отнесенность, reference
Всецелая отнесенность, отнесенность всего.
Каждый жест (о. Киприана (Керна). - Ред.) снова поражал своей осмысленностью и оправданностью, каждый взмах кадила своей всецелой «отнесенностью» к смыслу[8].
Моей идеей, моим «вопросом», я думаю, нужно признать идею отнесенности. Отнесенности всего к Царству Божьему как откровению и содержанию Христианства. «Новая жизнь» начинается с этой отнесенности и в ней исполняется. Грех христиан — это ограниченность кругозора, это нарушение, пресечение отнесенности, пресечение ее идолами и идолопоклонством[9].
- встреча с Богом
Что лежит в основе религии? – Опыт встречи человека с Богом[7].
Не во внешних и внешностью своею принудительных явлениях совершается эта встреча души, сознания человеческого с Богом[7].
Христианская вера, на глубине своей, есть личная встреча со Христом, принятие в конце концов не того или иного учения или догмата о Христе, а Самого Христа[7].
- мы
- осмысление
Богословие - «живое сознание и сознательность Церкви, ее осмысление себя и своих проблем»[6].
- риск
- соборность
Мы назвали это иерархической соборностью или соборной иерархичностью, и этот смысл определяется органическим единством соборного и иерархического начал в Церкви[6].
- Получается не воцерковление жизни, а обмирщение Церкви[9].
- Синтез эсхатологии и истории, вторичное включение «мира сего» — его энергии, творчества и культуры — в перспективу Царства Божия[6].
Основной чертой византийского периода истории Церкви следует несомненно признать это парадоксальное сочетание строительства христианской οικουμένη, христианского мира, с основным монашеским утверждением спасения, как отречения от мира, как аскетического из него ухода[1].
Но в чем здесь состоит парадокс? Разве строение христианского государства светскими лицами и отречение монахов от мира в чем-либо друг другу противоречат? Ни Вселенские Соборы, ни здравый смысл, ни история не указывают на логическое противоречие в этом вопросе.
- Молитва Церкви есть молитва богочеловеческая, ибо Церковь есть человечество Христово, Им возглавленное[10].
- (Икона) дает новое измерение человеческому искусству, потому что Христос дал новое измерение самому человеку[4].
- Предание для Церкви – не образы прекрасного прошлого, которыми можно любоваться в некоей религиозно-эстетической тоске по ним, а призыв и вдохновение[1].
- богословские интуиции
- Всегда то же впечатление (от чтения Леона Блуа. - Ред.): с одной стороны ― огромного таланта, может быть даже с проблесками гения (отдельные богословские интуиции), с другой же ― какое-то самоупоение собственной бедностью, бешенством, бескомпромиссностью[9].
- Почему это ― думал я, читая страницы о «Переписке» (у Андрея Синявского. - Ред.), о космическом и светлом смысле смеха и т.д. и вспоминая «благочестивые» книги о Гоголе Зеньковского и Мочульского, ― люди, как будто далеко стоящие от «церковности» и «богословия», обладают часто лучшей богословской интуицией?[9]
- Центральным фактом человеческого сознания, опыта и подсознания является знание человека о своей смертности[12].
ругательные слова
Номинальное обращение.
сек Помимо общеупотребительных ругательных слов, о. Александр Шмеман является изобретателем целого ряда частных ругательных слов. Например: «индивидуально-освятительное богословие Таинств» и др.
- религия, религиозность
Христианство «не явлено нам, как „культ“ или „религия“. Ибо религия нужна там, где существует непроходимая преграда между Богом и человеком»[13].
- «Спиритуализировав» себя, Христианство превратилось в «одну из религий», обслуживающих людей и их «духовные нужды», тогда как вошло оно в «мир сей» как победное благовестие Царства Божьего, разрушения смерти и спасения созданного Богом мира. Как и другие «спиритуалистические» религии, Христианство сосредоточило все внимание свое на «душе», противопоставив ее «телу»[13].
- Только в подвиге, в творчестве, в усилии раскрывается сила Предания, иначе же оно превращается в «мертвый исторический документ», связывающий ум отвлеченными и ничего не говорящими формулами[4].
Для о. Шмемана нет личного греха, и даже учение Церкви о первородном грехе отвергается им как «индивидуалистическое»: «И первородный грех, и освобождение от него в Таинстве понимаются крайне узко и односторонне, почти исключительно в категориях индивидуальных»[13]. То есть он принимает первородный грех безотносительно к отдельным лицам, в каковом смысле грех не существует.
О. Ш. последовательно борется со всем «частным» в Церкви: «Различение „общественного“ и „частного“ в богослужении находится коренном противоречии с основным и исконным пониманием христианского богослужения, как акта Церкви, в которой нет и не может быть ничего „частного“, ибо это нарушало бы саму природу Церкви»[1]. Он заповедует: «Деление по принципу общественного и частного должно быть отброшено»[1].
О. Шмеман «без колебаний» утверждает: «Объект Церкви – человек и мир, но не человек-одиночка в искусственной и „псевдорелигиозной“ изоляции от мира и не „мир“ как такое целое, в котором человек не может быть ничем, кроме его частицы. Человек – не только первый, но поистине главный объект миссии. Однако, православная идея евангелизации свободна от индивидуалистических и спиритуалистических обертонов. Церковь, как Таинство Христа, – это отнюдь не „религиозное общество“, не организация, призванная удовлетворять „религиозные“ потребности человека»[6]. Таким образом, о. Шмеман отрицает, что сутью Христианства является спасение души (отвергаемое как «индивидуализм») в жизнь вечную (как «спиритуализм»). Разумеется, после этого остается только отвергнуть Христианство как «всего лишь» религию.
О. Шмеман категорически возражает против « „редукции“ Христианства к индивидуальному „душеспасению“»[13]). Он осуждает Христианство за то, что «литургическое благочестие стало предельно индивидуалистическим, о чем красноречивее всего свидетельствует современная практика Причащения, подчиненная до конца „духовным нуждам“ отдельных верующих»[10].
А между тем благочестие вообще есть только индивидуальное, поскольку каждый ответит за свое: «Ибо всем нам должно явиться пред судилище Христово, чтобы каждому получить соответственно тому, что он делал, живя в теле, доброе или худое» (2 Кор. 5:10).
Грех неуважения к святыне, выражающийся в опоздании на богослужение, удостаивается холистического опровержения. О. Шмеман сокрушается тем, «до какой степени нарушает сущность Литургии современное „индивидуальное“ вхождение в храм, в любой момент богослужения. Сохраняющий таким образом свою „индивидуальность“ и „свободу“ не знает, не нашел тайны Церкви, он не участвует в Таинстве собрания, в этом чуде воссоединения раздробленной и греховной природы человеческой в богочеловеческое единство Иисуса Христа»[10]. Какое бывает «не индивидуальное» вхождение в храм, о. Шмеман, правда, не объясняет.
Отринут «индивидуальный» эсхатологизм: «Эсхатологизм этот тоже как бы оторвался от переживания самой Церкви, как эсхатологической реальности, переродился в эсхатологизм индивидуальный»[1].
На этом же основании о. Шмеман осуждает монашество в принципе: «Монашество часто оборачивается гнушением мира и духовным индивидуализмом»[4]. Но очевидно, что монашество, как предстояние души пред Богом, не может не быть «духовным индивидуализмом».
О спасении он учит: «Светлая и благая – сила вошла в мир и заявила свое право на владычество и на изгнание узурпировавшего это владычество князя мира сего. И право это касается не только отдельных душ, но и всего человека и всего мироздания»[13].
Цель изобретаемого им «христианского культа» состоит «не в индивидуальном освящении членов, а в созидании народа Божьего, как Тела Христова, в явлении Церкви, как новой жизни в новом эоне»[1].
Праздновать Пасху о. Шмеман предписывает «не только» лично, но и коллективно: «В продолжение пятидесяти дней после Пасхи нам заповедано праздновать эту радость и не только „индивидуально“, лично, а литургически и церковно»[13].
Даже Таинствам, то есть действиям невидимой благодати Божией, о. Шмеман отказывает в индивидуальном действии. О. Шмеман осуждает Христианство за то, что оно видит в «Таинствах действия, направленные больше на индивидуальное освящение, чем созидание и исполнение Церкви»[6]. Он противопоставляет Причастие благодати для спасения души в жизнь вечную и – «наше участие в Чаше»: «Причастие воспринимается как один из способов „получения благодати“, как акт личного освящения, но перестает восприниматься как наше участие в Чаше Христовой»[10]. Значит, о. Шмеман отрицает и спасение, и освящение, иначе такое противоположение было бы невозможно.
Наш автор осуждает то, что для православных христиан Евхаристия «нацелена на личное спасение верующего. Но они не понимают истинно уникального смысла Евхаристии как Таинства Церкви, то есть священнодействия, в котором и для которого Церковь всегда „становится тем, что она есть“, являет и исполняет себя как Тело Христово и Храм Святого Духа, как осуществление в мире сем Царства Божия»[3]. И он находит этому объяснение: Православие учит о сверхъестественной благодати. Для него же освящение может быть только космическим, то есть никакого освящения на самом деле нет, поскольку оно совпадает с жизнью «всего мира».
«Евхаристия, – печалится о. Шмеман, – стала одним из многих „средств благодати“, если цель ее – с точки зрения и богословия, и благочестия – свелась к индивидуальному назиданию и освящению – так, что всякий иной аспект фактически исключался... Благочестие между тем мало-помалу подчинило Евхаристию узко-индивидуалистическим и пиетистским нуждам»[6].
- В храм мы идем не для индивидуальной молитвы, мы идем собраться в Церковь[10].
В Церкви «идею или лучше сказать, опыт Царства Божия, – который всегда был главным опытом ранней Церкви, – постепенно заместила доктрина „последних времен“ или „мира иного“, сосредоточенная почти исключительно на индивидуальном спасении души»[6].
О. Шмеман под именем «юридического» отрицает «ущербное» православное учение об Искуплении: «Ущербность эта укоренена, конечно, в первую очередь в одностороннем, юридическом понимании самой идеи жертвы как акта искупительного, соотносительного со злом и грехом как их искупление, и потому акта, по самой сущности своей, „требующего“ страдания, а в пределе — и смерти. Понимание это… именно одностороннее и, в односторонности своей, ложное. В сущности своей жертва связана не с грехом и злом, а с любовью, она есть самораскрытие и самоосуществление любви»[10].
- секуляризм
Под рубрику «секуляризма» подпадает Христианство и как религия личного спасения души. О. Шмеман утверждает, что «эта „религиозность“, подобно враждующим идеологиям, целиком обусловлена и определена секуляристским опытом и видением мира, не исключая и тех случаев, когда она проповедует и предлагает бегство в „духовность“ или „утопию“»[6].
Христианскую веру в слова Самого Христа: «Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мф. 20:28), о. Шмеман объявляет «дешевой и эгоистической»: «Уходит от нас эта дешевая и эгоистическая религия, которая все хочет чего-то только для себя, которая Самого Бога заставляет служить себе! И становится ясно, духовно ясно, что она, религия, на деле, на глубине – о чем-то совсем другом. И что в конце ее не помощь и не облегчение, а радость и победа»[7].
- Религия становится нашим эгоизмом, и тогда она заслуживает обвинения, которое направляют на нее ее враги. Тогда она становится псевдорелигией, и, пожалуй, нет на земле ничего более страшного, чем именно псевдорелигия. Ибо она, эта псевдорелигия, и убила Христа. Его предали на смерть, и распяли, и издевались над Ним, и хотели Его уничтожения люди, искренне считавшие себя религиозными[7].
- объект
О. Шмеман использует ругательное слово «объект» — вариант ругательного слова «объективация».
В учении о. Шмемана Церковь не объект богословия, а субъект: «Церковь для Отцов не „объект“ богословия, но сам сущий в них „субъект“ их богословствования»[6]. «Церковь для Отцов никогда не „объект“, но всегда „субъект“ богословия, та реальность, которая позволяет ему познать Бога и в Нем – человека и мир, познать Путь, Истину и Жизнь, а значит, истину обо всем»[6].
- Истинное назначение Духа Святого — связывать и соединять, но не по образу «объективной» связи, а через откровение и обнаружение сокровенной внутренности всего сущего, через восстановление и претворение «объекта» в субъект (оно в Ты, если воспользоваться терминологией Мартина Бубера)[6].
- Истина, познание которой, согласно Евангелию, делает нас свободными, — это, без сомнения, не «объективная» истина, и, конечно, не авторитет, ведь в противном случае опять вступит в силу все та же безнадежная диалектика свободы. Истина есть присутствие Духа Святого, созидающее в нас «орган» Истины и тем самым претворяющее Истину как «объект» в «субъект»[6].
- Если я говорю: «Я верю в Бога», то есть я знаю, что есть Бог, — то знание это ни в коем случае не подобно тому знанию, что в моей комнате стоит стол, а за окном идет дождь. Это последнее знание, то, которое мы называем объективным, не зависит от меня, оно входит в мое сознание помимо моей воли, помимо какого бы то ни было свободного выбора. Оно действительно «объективно», и я — то есть субъект, личность во мне — могу только принять его, сделать его своим. Когда же я говорю, что я верю в Бога, утверждение это требует выбора, решения; предполагает, иными словами, какое-то очень личное участие всего моего существа. И как только это личное участие, этот выбор исчезает — мертвой, фактически несуществующей становится и моя вера. Верим-то мы по-настоящему отнюдь не всегда, так что веру никак нельзя превратить просто в объективную, всегда самой себе равную часть моих убеждений, моего мировоззрения[2].
Воцарение Константина можно считать началом полного торжества византизма (IV век по Р. X.). Я почувствовал, что отождествление Православия с византинизмом ― губительно, грозит сужением православного сознания.
Православие нуждается не в возврате к византинизму, а в оценке этого последнего, в оценке его места в истории и жизни Церкви.
Все основное ― вечно и потому по-настоящему «современно». Устарел ― хотя бы отчасти ― «византинизм». Чувствую это, читая канон Андрея Критского[9].
мыслеформы
- не самоцель
- Крещение – не самоцель, а начало процесса, в котором решающую роль должна сыграть вся община и в особенности пастырь[3].
Христианское богослужение тоже «есть не цель, а средство, или, если его можно рассматривать как цель и как содержание жизни Церкви, то только в ту меру, в какую он как раз отличается от культа „посредничества“ и культа „освятительного“»[1]. Богослужение обличается и за то, что оно превратилось в «священное в себе»[1].
Согласно учению о. Шмемана, Евхаристия есть лишь средство: «Культ осуществляет реальность Церкви, цель его не в индивидуальном освящении членов, а в созидании народа Божьего, как Тела Христова, в явлении Церкви, как новой жизни в новом эоне… Он есть не цель, а средство»[1].
- В центре, в сердце христианской веры стоит, действительно, житейская неудача, трагедия, земной крах[7].
дискурс
О. Александр Шмеман ведет непрестанную мысленную войну с чудом.
Евангелие исключает понимание чуда как доказательства, как факта, принуждающего человека поверить. Я говорю — образ Христа… Действительно, если что доминирует в этом единственном образе, то это отнюдь не желание «доказать» при помощи чуда свою Божественность, а напротив — предельное смирение[2].
Я повторяю, нет в Евангелии, нет в подлинной христианской вере отношения к чуду как к доказательству. И нет потому, что такое доказательство — при помощи чуда — лишает человека того, что Христианство считает в нем самым драгоценным, лишает его свободы. Христос хочет, чтобы люди поверили в него свободно, а не принуждаемые к вере «чудом»[2].
Бог спас нас не силой, не чудом, не насилием, не страхом, не принуждением, — нет. А только явлением среди нас и нам, в мире и для мира, для самой жизни. Жизни как Божественной красоты, мудрости и добра. Жизни как красоты мира и человека. Жизни, способной в себе и собой претворить, разбить и изжить смерть. И явилась эта Жизнь не как еще одна философская теория, не как принцип организации, а как Человек. Да, Христианство учит и возвещает, что в одном Человеке, в одной точке и времени, человеку явилась Божественная Жизнь в образе совершенного Человека — Иисуса Христа из Назарета Галилейского[7].
лозунг
- Учение Христа «отвечает на все вопросы» человека[2].
Мы и есть Церковь… мы ее составляем[10].
приемы патологической речи
О. Шмеман подчеркивает, что обретение Бога никак не связано со сверхъестественным, то есть благодатным, действием, что звучит совершенно поразительно в приложении к Евхаристии, которая становится культом творения, вариантом наглядного пособия по «натуральному богословию»:
С благодарением приемлем мы из рук Бога возлюбленный Его сад — наш мир. Мы вкушаем его плоды, претворяем его вещество в жизнь, приносим эту жизнь Богу на Кресте Христовом, в ежедневном служении на наших престолах, предвосхищая обладание им, этим миром, в нашем восстановленном теле — в Царстве Божием. Но это будет все тот же мир, все та же жизнь… Некоторые скажут, что мы чересчур озабочены этим миром — так, словно Бога и нет. Мы же говорим, что озабочены миром из любви к нему, ибо он исполнен Бога: ведь через Евхаристию мы обретаем Бога везде — и в грозных стихиях, и в крошечном цветке. В определенном смысле мы утверждаем, что ничего «сверхъестественного» нет; мы всего лишь возвращаемся к нашей первозданной природе — в тот сад, где Адам встречал в вечерней прохладе Бога[6].
- Все во Христе преображается в чудо. В сиянии Его мир преодолевает свою «обыденность»[13].
- Все в мире и вся жизнь есть откровение, все чудо, все – тайна, к которой обожествленная таблица умножения не имеет никакого отношения[2].
О. Шмеман выносит свое осуждение «христианам, которые часто в своей религии видят как раз сверхъестественную помощь, как бы восполняющую помощь естественную, видят своего рода перестраховку. Скажем прямо, что такое пониимание спасения есть понимание извращенное и огрубленное». О. Шмеман обосновывает свое отрицание сверхъестественной помощи человеку Гефсиманскими страданиями Христа: «Это должно быть ясно прежде всего из самого Евангелия, из той страшной главы, в которой рассказывается, как в ночь перед предательством и смертью, Один в саду, брошенный спящими учениками, Христос молился о том, чтобы миновала Его чаша, и, как говорит Евангелие, „начал ужасаться и тосковать“ (Мк. 14:33)»[7].
Он игнорирует свидетельство Писания, говорящее о сверхъестественной помощи Божественному Страдальцу: «Явился же Ему Ангел с небес и укреплял Его» (Лк. 22:43).
Приблизительное определение веры у о. Александра Шмемана: это «стремление, тяга, ожидание чего-то желанного, предчувствие чего-то иного, для чего только и стоит жить»[2]. Почему «чего-то», а не чего-либо конкретного?
«Что-то совсем другое, совсем непохожее на нашу обычную жизнь, а вместе с тем к нам обращенное всем своим светом, всей своей радостью. Так вот, вера – это прежде всего именно прорыв в иное, о чем так трудно поведать обыденными словами, но что наполняет все сердце, всю жизнь неожиданной праздничной радостью»[2].
О. Александр Шмеман винит в неопределенности «обыденные слова», хотя от него никто не требует, чтобы он говорил о вере обыденными словами. С другой стороны, такая неопределенность для о. Шмемана и есть норма Богопознания, туман, который развеивать ни в коем случае не рекомендуется.
Вот еще «что-то», «чего-то» и «куда-то»: «Если открылось нам священное в виде будь то красоты, будь то нравственного совершенства, будь то глубинной интуиции в сущность мира и жизни – открытие это немедленно чего-то требует от нас, что-то совершает в нас, куда-то нас зовет, обязывает, влечет»[7]. Эти невнятности у о. Шмемана в дальнейшем никак не проясняются. Скорее напротив, поскольку за этим «что-то», «чего-то» и «куда-то» сразу следует пассаж из любовного стихотворения А. С. Пушкина, в котором и «Божество», и «вдохновенье» употребляются в светском мистическом смысле.
Бог также именуется у о. Шмеманом «чем-то»: «В мире человек чувствовал присутствие, действие, откровение чего-то, что к одному внешнему свести нельзя. И вот это что-то он и назвал в какой-то момент своего развития Божеством, Богом»[2].
С пришествием Христа «что-то» радикально изменилось: «Когда Павел, поверивший во Христа, после долгого гонения Его последователей, вдруг восклицает: „Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение!“ (Фил. 1:21), мы можем сказать, что что-то радикально переменилось в мире»[7].
Подобную роль у о. Шмемана играют кавычки. В кавычках у о. Шмеман стоят такие слова, как жизнь «во Христе»; Крещение начинает «действовать» в нас; мы не можем оставаться «на небе»; ничего «сверхъестественного» нет; «наследие» не есть то единственное, что надлежит хранить; мир – «средство» приобщения; категории – «литургические», а семья – «естественная».
«Мир иной» неизменно ставится о. Шмеман в кавычки, а также «последние времена», «мир грядущий», «бессмертие души», «христианский мир», «благой» мир, просто «мир» («„мир“ становится понятием и опытом, соотнесенным с Царством Божиим»), «сверхъестественное», «Таинство исцеления».
Закавыченные термины соединяются в предложения: « „Спасение“ есть не восстановление порядка, нарушенного грехом, а простое избавление, будь-то от страдания, греха или смерти, признаваемых „нормальными“ для профанного мира, ему присущими»[1]. Или так: «Если преложение Святых Даров совершается всем священнодействием, всей Божественной Литургией, то являет, „показывает“, „дарует“ его нам Дух Святой»[13].
В сочинениях о. Шмемана в кавычках стоят, казалось бы, ясные и точные термины богословия и философии. В область аппроксимации затягиваются самые определенные понятия: «догмат», «духовная власть», «священное», «святое», «священное место», «Откровение», «душа», «подчинение».
И это не только насмешка над читателем, а своеобразный романтический «гумор», знаменующий собой принципиальную фрагментарность наших знаний, и – как следствие – разомкнутость человека в большой Таинственный мир.
О. Шмеман подвергает аппроксимации именно те понятия, которые отсылают к духовной жизни, к сверхъестественному и священному.
Определенные догматические термины ставятся в кавычки также для того, чтобы отсечь возможности критического рассмотрения учения о. Шмеман. Понятно ведь, что, в отличие от догмата, «догмат» в кавычках не может служить критерием холистической мистики о. Шмемана, а это только и нужно о. Шмеману, все время стремящемуся отправиться в свободное адогматическое плавание. Но и критиковать его за ложно понятый «догмат» не представляется возможным, поскольку не удается установить, что это такое.
- Целостное и всеобъемлющее самосознание Церкви (the Church’s integrated and all-embracing awareness of itself)[4].
О. Шмеман сочиняет новые термины-варваризмы типа: «литургический коэффициент»[1], «экклезиологический статут»[1].
О. Шмеман систематически использует слова с диффузным значением: «смысл», «измерение», «исполнение», «отнесенность» (отнесенность всего), «вживание» (в богослужение).
Прорастание.
О. Шмеман излагает свои воззрения от имени Евангелия:
Так называемый «верующий» человек очень часто кажется заинтересованным в религии только постольку, поскольку она отвечает на его вопросы о себе — бессмертна ли моя душа, неужели со смертью все кончается или, быть может, есть что-нибудь там, за страшным и таинственным прыжком в неизвестность? Но Евангелие говорит не об этом. Оно называет Царством встречу человека с Богом, Который есть подлинная Жизнь всякой жизни, Который есть Свет, Любовь, Разум, Мудрость, Вечность[7].
Можно подумать, прочитав эти слова, что о. Шмеман пользовался каким-то подложным вариантом Нового Завета. Неужели Евангелие не говорит о жизни за гробом и бессмертии души, неужели оно не отвечает на вопрос: «Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную» – и другие ему подобные?
Он уходит от преследования даже в частной речи. Он мог бы признаться хотя бы сам себе, что ненавидит не «псевдосмирение» [14], а самое настоящее смирение. Нет, он будет лгать даже самому себе.
Или возьмем другое высказывание о. Шмемана:
Я со всей силой ощущаю, что одна из главных опасностей всегда и всюду - псевдорелигия, псевдодуховность[15].
Здесь о. Шмеман даже для себя самого сооружает сложные оборонительные сооружения. Можно подумать, что о. Шмеман объединяет похожие вещи: псевдорелигию и псевдодуховность. Но оказывается, что все не так просто. К религии он еще кое-как себя относит, а духовность ему не нужна вообще никакая, с «псевдо-» или без. С другой стороны, в сочинениях о. Шмемана ругательством является не только слово «псевдорелигия», но и просто «религия». Так как же нам понять его мысль? Причем против «псевдодуховности» он выступает частным образом, в своем дневнике, а в своей публичной речи употребляет как ругательство и слово «религия», а не только «псевдорелигия».
патологический словарный запас
Abstract, All-embracing, Byzantinism, Conservatism, Dead, Doctrine, End in itself, Eon, External, Fulfillment, Inertia, Intellectual, Liturgiology, Mystery, Organically, Pseudo-conservatism, Pseudo-traditional, Pseudo-traditionalism, Reduction, Reference, Religion, Religious duty, Revival, Subconscious, Symbol, Western captivity, Абсолютная ценность, Авторитет, Актуализация, Антропоцентрический, Архетип, Безличность, Богословские интуиции, Богословский, Вера, Византизм, Византийство, Византинизм, Внехрамовый, Воцерковление, Всеобъемлющий, Встреча с Богом, Гуманизм, Дискурс, Живой, Западное пленение, Значение, Идол, Изначала, Индивидуализм, Индивидуалистический, Индивидуально-духовный, Индивидуальный, Интеллектуализм, Латинский, Литургика, Мистериальный, Мы, Несводимость, Номинализм, Обращенность, Освятительный, Откровение, Отрыв, Пленение, Плененность, Подсознание, Посвятительный, Преображение, Примирение, Псевдобогословие, Псевдодуховность, Псевдодухоносец, Псевдоконсерватизм, Псевдоправославие, Псевдорелигия, Псевдосмирение, Псевдостарец, Псевдостарчество, Путы, Ранняя Церковь, Редукция, Религия, Самодовлеемость, Самоисполнение, Самораскрытие, Сверхиндивидуальный, Синергия, Синтез, Софианство, Схоластика, Схоластический, Теория, Христианский, Христологический, Целостный, Чудо, Эгоизм, Эгоистический, Экклезиоцентричность, Эон, Эпифанически, Эпифанический, Эпифания, Эскапизм, Юридизировать, Юридически, Юридический
источники
Сноски
- ↑ 1,00 1,01 1,02 1,03 1,04 1,05 1,06 1,07 1,08 1,09 1,10 1,11 1,12 Шмеман, Александр о. Введение в литургическое богословие / Ред. о. Петр Зуев. — К.: Пролог, 2003.
- ↑ 2,0 2,1 2,2 2,3 2,4 2,5 2,6 2,7 2,8 Шмеман, Александр о. Воскресные беседы. — Paris: YMCA-Press, 1989.
- ↑ 3,0 3,1 3,2 Шмеман, Александр о. Водою и Духом. О Таинстве Крещения = Sсhmemann, Aleksandr. Of water and the spirit. A liturgical study of baptism. Crestwood, N.Y.: St. Vladimir's Seminary Press. 1974 / Пер. И. З. Дьяковой. — М.: Паломник, 2001.
- ↑ 4,0 4,1 4,2 4,3 4,4 Шмеман, Александр о. Исторический путь Православия / Ред. Е. Ю. Дорман. — М.: Паломник, 2003.
- ↑ Шмеман А., прот. Плюрализм и православие.
- ↑ 6,00 6,01 6,02 6,03 6,04 6,05 6,06 6,07 6,08 6,09 6,10 6,11 6,12 6,13 Шмеман, Александр о. Церковь, мир, миссия / Пер. Ю. С. Терентьева. — М.: ПСТБИ, 1996.
- ↑ 7,00 7,01 7,02 7,03 7,04 7,05 7,06 7,07 7,08 7,09 7,10 7,11 7,12 Шмеман, Александр о. Проповеди и беседы / Сост. С. А. Шмеман, о. Александр Пискунов. Ред. Е. Ю. Дорман. — М.: Паломникъ, 2003.
- ↑ Шмеман, Александр о. Памяти архимандрита Киприана // Вестник РСХД. - 1960. - № 56. - С. 53.
- ↑ 9,0 9,1 9,2 9,3 9,4 Шмеман, Александр о. Дневники 1973–1983 / Сост. У. С. Шмеман; Н. А. Струве; Е. Ю. Дорман. — М.: Русский путь, 2005.
- ↑ 10,0 10,1 10,2 10,3 10,4 10,5 10,6 10,7 Шмеман, Александр о. Евхаристия. Таинство Царства. — Paris: YMCA-Press, 1988.
- ↑ Шмеман, Александр о. Введение в богословие. Курс лекций по догматическому богословию 1949-1950 гг.. — М.: ПСТГУ, 1993. — 48 с.
- ↑ Шмеман А., прот. О цели жизни // Вестник РХД. - 1969. - № 91-92.
- ↑ 13,0 13,1 13,2 13,3 13,4 13,5 13,6 13,7 Шмеман, Александр о. За жизнь мира = Schmemann, Alexander. For the life of the world. New York: National Student Christian Federation, 1963 / Пер. Ларисы Волохонской. — New York: Religious Books for Russia, 1983.
- ↑ Дневник 1976 г.
- ↑ Дневник 1973 г.