Достоевский Федор Михайлович

Материал из Два града
Перейти к: навигация, поиск
Достоевский Федор Михайлович
 
Dostoyevsky sm.jpg

1821-1881

(18211881) - великий русский писатель, религиозный философ. Основатель православного модернизма и конкретно нравственного монизма.

влияния

Член группы петрашевцев. Увлекался революционно-оккультными идеями Шарля Фурье, чье влияние ощущал на протяжении почти всей жизни.

Учение Федора Достоевского о всечеловеке было применено Владимиром Соловьевым к его теории «всеединства», а митр. Антонием (Храповицким) — к учению о Церкви.

Наряду с Фридрихом Ницше Федор Достоевский является предшественником как «философии жизни», так и религиозного модернизма всех направлений. В частности, вся школа нравственного монизма довольно близко к оригиналу развивает идеи Федора Достоевского до сего дня.

С 1990 года по благословению митр. Льва (Церпицкого) в городе Старая Русса проходят международные чтения «Достоевский и современность»[1].

авторитетные авторы

Жорж Санд • Соловьев Владимир Сергеевич • Фурье Шарль • Хомяков Алексей Степанович.

Шарль Фурье
Ростислав Фадеев и Фурье. Нет, я за Фурье… Я даже отчасти потерпел за Фурье наказание… и давно отказался от Фурье, но я все-таки заступлюсь. Мне жалко, что генерал-мыслитель трактует бедного социалиста столь свысока. То есть все-то эти ученые и юноши, все-то эти веровавшие в Фурье, все такие дураки, что стоило бы им прийти только к Ростиславу Фадееву, чтоб тотчас поумнеть. Верно, тут что-нибудь другое, или Фурье и его последователи не до такой степени все сплошь дураки, или генерал-мыслитель уж слишком умен. Вероятнее, что первое.

Ф. М. Достоевский — авторитетный автор

В 2022 году Русская христианская гуманитарная академия перерегистрирована как «Академия Достоевского».

На Ф. М. Достоевского как на авторитет ссылались:

Аггеев Константин Маркович, Александр (Могилев), Алексий (Ридигер), Андреев Даниил Леонидович, Антоний (Блум), Антоний (Паканич), Антоний (Храповицкий), Арсеньев Николай Сергеевич, Аскольдов Сергей Алексеевич, Бенедикт XVI, Бердяев Николай Александрович, Борисов Александр Ильич, Булгаков Сергий Николаевич, Бухарев Александр Матвеевич, Варфоломей (Архондонис), Василий (Родзянко), Введенский Александр Иванович, Вигилянский Владимир Николаевич, Виктор (Мамонтов), Владимир (Иким), Володихин Дмитрий Михайлович, Воробьев Владимир Николаевич, Вышеславцев Борис Петрович, Гайда Федор Александрович, Геннадий (Гоголев), Георгий (Грязнов), Глинка Александр Сергеевич, Горичева Татьяна Михайловна, Гурболиков Владимир Александрович, Димитрий (Першин), Евдокимов Павел Николаевич, Евлогий (Георгиевский), Заболотский Николай Анатольевич, Зандер Лев Александрович, Зеньковский Василий Васильевич, Зернов Николай Михайлович, Зинон (Теодор), Иванов Вячеслав Иванович, Иеремия (Анхимюк), Иероним (Лиапис), Иларион (Алфеев), Ильин Владимир Николаевич, Иоанн (Зизиулас), Иоанн (Шаховской), Иоанн (Язиги), Иоанн-Павел II, Иринарх (Грезин), Каледа Глеб Александрович, Каллист (Уэр), Карсавин Лев Платонович… следующие результаты

биография

В 1837 г. поступил в военно-инженерное училище в Санкт-Петербурге.

Осужден в 1849 г. в группе петрашевцев. Обвинялся в распространении запрещенного письма Виссариона Белинского к Н. В. Гоголю. После гражданской публичной казни отправлен на каторжные работы.

В 1854 г. был освобожден из каторги и отправлен рядовым в армию. Служил в крепости в Семипалатинске и дослужился до прапорщика.

После возвращения в столицу занимался энергичной писательской и публицистической деятельностью, развивавшейся вне господствовавших тогда направлений. Редактор журналов «Время» (1861-1863 гг.), «Эпоха» (1864-1865 гг.). Подхватил идеи Аполлона Григорьева и вместе с братом Михаилом Достоевским и Николаем Страховым создает течение «почвенничества».

В 1870-е гг. сотрудничает в журнале «Гражданин», где выходят его «Письма писателя». Был редактором «Гражданина» в 1873-1874 гг.

воззрения

Достоевский обладал сильным философским умом и глубоким до болезненности интересом к нравственно-метафизическим проблемам. Соединение в одном лице писательского таланта и религиозно-философских воззрений было необычным для современников, что сделало невозможным точную оценку мировоззрения Федора Достоевского. Его учение было, так сказать, не опознано современниками как таковое. Наряду с восторженным приемом идей Федора Достоевского, его обвиняли в неверии, проповеди древних ересей — от маркионизма до хилиазма. Известна оценка Константином Леонтьевым учения Федора Достоевского как «розового христианства». Глеб Успенский подверг саркастической критике «Пушкинскую речь», как излагающую фантазии благодушного литератора.

Как и Фридрих Ницше, Федор Достоевский придал своим идеям художественную, афористическую и образную форму, и это позволяет лишь приблизительно выделить основные идеи Федора Достоевского.

почвенничество

В ответ на пропаганду революционных демократов (Николай Добролюбов, В. А. Зайцев) и воззрения новых консерваторов (М. Н. Катков), Федор Достоевский воспринимает в качестве своей программы ярко адогматические взгляды и усваивает приемы патологической речи Аполлона Григорьева.

В журнальной деятельности Федора Достоевского почвенничество приняло вид борьбы с «отвлеченными идеями». Любые программы — будь то либеральные, революционные или консервативные — отвергались Федором Достоевским на том основании, что они лишь теории, а не сама жизнь. Верхние классы оторвались от «почвы», то есть жизни народной, потому что предались бесплодным умствованиям: «Даже самые лучшие наши «знатоки» народной жизни до сих пор в полной степени не понимают, как широка и глубока сделалась яма этого разделения нашего с народом, и не понимают по самой простой причине: потому что никогда не жили с народом, а жили другою, особенною жизнью. Нам скажут, что смешно представлять такие причины, что все их знают. Да, говорим мы, все знают; но знают отвлеченно»[3], в отличие от почвенников, которые знают это «всем естеством».

В учении Федора Достоевского, сама теория и составляет причину, и даже суть раскола с народом, который живет цельной жизнью. При этом Федор Достоевский настаивал на том, что его собственные воззрения являются не отвлеченными, а непосредственно жизненными. Для своего времени эти воззрения оказались весьма необычными и были просто осмеяны. Понадобилось разрушительное влияние Фридриха Ницше, Анри Бергсона и «философии жизни», чтобы взгляды Федора Достоевского могли быть восприняты как философские.

Средством для преодоления мнимого разрыва с народом Достоевский считал гностическое образование:

У нас только одно образование и одни нравственные качества человека должны определять, чего стоит человек; это сознают, и это в убеждениях, потому что русский дух пошире сословной вражды, сословных интересов и ценсов. Новая Русь уже помаленьку ощупывается, уже помаленьку сознает себя, и опять-таки нужды нет, что она невелика. Зато она, хоть и бессознательно, живет во всех сердцах русских, во всех стремлениях и позывах всех людей русских. Наша новая Русь поняла, что один только есть цемент, одна связь, одна почва, на которой всё сойдется и примирится, — это всеобщее духовное примирение, начало которому лежит в образовании[4].

В своем адогматизме Федор Достоевский идет до конца, поскольку объявляет безжизненными и смертоносными не только теоретические положения, но и самое сознание: «Строго говоря: чем менее сознает человек, тем он полнее живет и чувствует жизнь. Пропорционально накоплению сознания теряет он и жизненную способность. Итак, говоря вообще: сознание убивает жизнь. … Народы не могут без смеха смотреть, как сознание хотят нам выдать за жизнь» [5]:196. Федор Достоевский учит: «Сознанье — болезнь. Не от сознания происходят болезни (что ясно как аксиома), но само сознание — болезнь» [5]:197.

Выходом из «ловушки» теории и сознания Федор Достоевский считает необходимость пожить жизнью народа. Федор Достоевский считал, что сам он такой опыт пережил на каторге. Федор Достоевский пишет, имея ввиду себя:

Надобно, чтобы обстоятельства заставили нас пожить вместе с народом и хоть на время, непосредственно, практически, а не свысока, не в идее только разделить с ним его интересы, тогда, может быть, мы и узнаем народ и его характер, и что в нем кроется, и к чему он способен, и какие его желания, осмысленные им и еще неосмысленные, и, узнав народ, может быть, и поймем его народность, и что она обещает, и что из этих обещаний непременно разовьется и исполнится. Русский народ трудно узнать, не принадлежа к нему непосредственно и не пожив с ним его жизнью. А когда поживете с ним, то его характер напечатлеется в вашей душе так сильно, так ощутительно для вас, что вы уже потом не разуверитесь в нем [6].

Против любого догматического или нормативного положения Федор Достоевский выдвигает приоритет «жизни народа». Эта жизнь понимается им не как историческая, государственная или биологическая, а прямо жизнь, как она есть. Федор Достоевский объясняется: «В наших словах о соединении с народом не было никакого таинственного смысла. Надо было понимать буквально, именно буквально, и мы до сих пор убеждены, что мы ясно выразились. Мы прямо говорили и теперь говорим, что нравственно надо соединиться с народом вполне и как можно крепче; что надо совершенно слиться с ним и нравственно стать с ним как одна единица» [7]. С этой «нравственной» позиции Федор Достоевский осуждал всех своих оппонентов, называя левых «теоретиками», а правых «доктринерами».

аморализм

Наиболее необычными и революционными были взгляды Федора Достоевского на мораль. Фридрих Ницше не случайно указывал на Федора Достоевского как на единственного родственного себе мыслителя. Моральное учение Федора Достоевского дало повод обвинить его в «маркионизме», то есть в возвеличивании зла и греха как пути к спасению и очищению.

Под влиянием пережитого во время казни петрашевцев душевного переворота Федор Достоевский исповедовал веру в то, что человек или народ может дойти до глубин падения и преступления и в самой этой конечной точке падения очнуться и воспрянуть. Причем Федор Достоевский рисует это обращение так, что падение выглядит необходимым этапом в драме спасения. Этого спасения в гностическом смысле лишены средние «буржуа», которые не испытывают ни падений, ни восстаний. Отсюда неизменная симпатия Федора Достоевского к революционной нигилистической молодежи, противопоставляемой Достоевским добропорядочным гражданам:

У наших же русских, бедненьких, беззащитных мальчиков и девочек, есть еще свой, вечно пребывающий основной пункт, на котором еще долго будет зиждиться социализм, а именно, энтузиазм к добру и чистота их сердец. Мошенников и пакостников межу ними бездна. Но все эти гимназистики, студентики, которых я так много видал, так чисто, так беззаветно обратились в нигилизм во имя чести, правды и истинной пользы! Ведь они беззащитны против этих нелепостей и принимают их как совершенство[8].

Добролюбов якобы «был человек глубоко убежденный, проникнутый святою, праведной мыслью и великий боец за правду. Чернышевский работал с ним вместе. Мы не согласны были с некоторыми уклонениями Добролюбова и с теоретизмом его направления. Он мало уважал народ: он видел в нем одно дурное и не верил в его силы. Мы противоречили ему, а ведь опять-таки тогда (в конце 50-х. — Ред.) он был бог»[9].

О Николае Чернышевском Федор Достоевский пишет:

Чернышевский никогда не обижал меня своими убеждениями. Можно очень уважать человека, расходясь с ним в мнениях радикально [10].

В духе декадентской морали Федор Достоевский был убежден, что можно придти к добру через падение и грех с тем условием, что падение будет исчерпывающим, полным и сознательным. При этом Федор Достоевский явно путал между собой падение и покаяние, что показывает, что для него нет не только отдельной от человека истины, но и высшей нормативной морали. Федор Достоевский сообщает, например, что сами ошибки Добролюбова «происходили иногда от излишней страстности его душевных порывов. Добролюбов мог даже, если б остался жив, во многом изменить свой взгляд на вещи, поправить свои ошибки, найти другую, настоящую дорогу к своей цели, только одной своей благородной и праведной цели он не мог изменить никогда. Цели и средства — это разница, милостивый государь. Белинский был благороднейший из благороднейших деятелей русских, но раза три в жизни основным образом менял свои убеждения» [11].

Эксцессы революционного сатанизма и анархизма рассматриваются Достоевским как признак неизбывных и необычайно громадных сил русского народа. Здесь Федор Достоевский безусловно смыкается с Михаилом Бакуниным, для которого «страсть к разрушению есть вместе с тем творческая страсть» [12]. Федор Достоевский с художественной убедительностью доказывает, что дело именно в силе и сознательности падения, которое недоступно буржуазному Западу. В этом своем убеждении Федор Достоевский черпал уверенность в будущем духовном возрождении России: «Да наконец, хотя бы эта способность самоосуждения, которая проявляется на Руси с такой беспощадно-страшной силой, не доказывает ли, что самоосуждающие способны к жизни?» [13]

В отличие от чисто политической программы анархистов Федор Достоевский подает свою мысль диалектически: в образах "святых преступников" (Раскольников, Мармеладов) и "преступных святых" (Сонечка Мармеладова). Федор Достоевский философски развивает диалектику того неразрешимого противоречия, которое лежит в основе его взглядов: в глубине зла и греха таится возможность спасения и правды, но как грех может быть честным и искренним именно со своей внутренней стороны?

Сама мысль о каком-то предельном, и потому истинном, падении является парадоксальной, поскольку грех, на самом деле, есть не эксцесс, а посредственность, теплохладность, равнодушие к истине, выраженное в действии. Так где же те бездны, которые призывает Федор Достоевский? Их нет, а есть лишь плоская равнина падшего человечества.

Федор Достоевский осознает этот парадокс, но находит ответ на эти недоумения в декадентском поклонении страданию: «Я думаю, самая главная, самая коренная духовная потребность русского народа есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого, везде и во всем. Этою жаждою страдания он, кажется, заражен искони веков… Страданием своим русский народ как бы наслаждается. Что в целом народе, то и в отдельных типах, говоря, впрочем, лишь вообще. Вглядитесь, например, в многочисленные типы русского безобразника. Тут не один лишь разгул через край, иногда удивляющий дерзостью своих пределов и мерзостью падения души человеческой. Безобразник этот прежде всего сам страдалец» [14]. В этом ответе позднего Федора Достоевского круг его идей замыкается, поскольку мораль он здесь явно понимает в ярко внеморальном смысле. «Без страдания,- учит Федор Достоевский,- и не поймешь счастья. Идеал через страдание переходит, как золото через огонь. Царство Небесное усилием достается» [15]. Поэтому в «завещании» старца Зосимы Федор Достоевский учит: «Не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие Божеской любви и есть верх любви на земле»[16]:289. Диалектика Федора Достоевского была неверно воспринята Михаилом Бахтиным как некая новая философия диалогизма. Однако этой релятивности у Федора Достоевского вовсе нет. Его мысль вполне монистическая, он лишь осознает, что она неприложима к жизни именно в качестве мысли, и потому ищет слияния с бытием в непосредственном страдании, любви и красоте. То есть у Федора Достоевского нет никакой созидательной или объясняющей программы, кроме несбыточной мечты о тождестве с жизнью, со своей личной стихийной жизнью. Поэтому диалог у Федора Достоевского происходит в самой личности, внутри каждого отдельного персонажа. И идет этот разговор о невозможности дойти до дна в падении, и о том, что это конкретно значит.

Поэтому Федор Достоевский не видел опасности в исследовании «глубин» зла, например, в изложении чрезвычайно вредных атеистических идей Ивана Карамазова: «Эти убеждения есть именно то, что я признаю синтезом современного русского анархизма. Отрицание не Бога, а смысла Его создания. Весь социализм вышел и начал с отрицания смысла исторической действительности и дошел до программы разрушения и анархизма. Основные анархисты были, во многих случаях, люди искренно убежденные. Мой герой берет тему, по-моему, неотразимую: бессмыслицу страдания детей и выводит из нее абсурд всей исторической действительности» [17].

По поводу воззрений Ивана Карамазова Достоевскому пришлось объясняться с Константином Победоносцевым, и Федор Достоевский не находит ничего лучшего как написать: «Смысл книги — богохульство и опровержение богохульства. Богохульство-то вот это закончено и отослано, а опровержение пошлю лишь в июньскую книгу. Богохульство это взял, как сам чувствовал и понимал, сильней» [18]. Федор Достоевский был уверен, что из глумления и богохульства можно вывести потребность веры во Христа. По поводу «Записок из подполья» Федор Достоевский сокрушается: «Свиньи цензора, там, где я глумился над всем и иногда богохульствовал для виду, — то пропущено, а где из всего этого я вывел потребность веры и Христа — то запрещено» [19].

Иван Аксаков упрекал Федора Достоевского за смешение священного и богохульного: «В Ваших статьях… приемы полемические некоторые показались мне уж очень грубы» [20]. Ответ Федора Достоевского звучит так: «Ваш тезис мне о тоне распространения в обществе святых вещей, то есть без исступления и ругательств, не выходит у меня из головы. Ругательств, разумеется, не надо, но возможно ли быть не самим собою, не искренним?» [21] А между тем понятно, что в адогматической и иррационалистической системе Федора Достоевского у богохульства не может быть никакого опровержения.

религиозные воззрения

Соединение почвенничества и нового учения о нравственности находит свой синтез в собственно религиозных взглядах Федора Достоевского.

Если догматическая истина — всего лишь «теория», то она не нужна, и даже вредна для верующего, поскольку соблазняет его, отвлекает от самоспасения. В известном письме к Н. Д. Фонвизиной в 1854 г. Федор Достоевский писал: «Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной» [22]:176. Не сразу заметно, что Федор Достоевский приписывает истинность здесь не Христу, а антихристу. Выходит, что то, что верно в теории, может быть неверным на практике.

Истина вообще предстает у Федора Достоевского в качестве соблазна: «Чудо воскресения нам сделано нарочно для того, чтоб оно впоследствии соблазняло, но верить должно, так как этот соблазн (перестаешь верить) и будет мерою веры» [23]. Здесь о отвращение к догматической точной истине достигает своего предела.

В таком случае не остается руководителя ко спасению: ни Христа, как Учителя, ни Церкви, как внешнего авторитета, ни благодати, сверхъестественно действующей на душу. Единственный путь — через себя. В качестве сверхъестественной стороны веры выступает лишь абсурдная вера Шатова («Бесы»).

«Веруете ли вы сами в Бога или нет?— спрашивает Шатова Ставрогин, и тот отвечает: Я… я буду веровать в Бога» [24]. Эта «воля к вере» или «жажда веры» — единственно доступная вера, если исходить из учения Федора Достоевского. В письме к Фонвизиной Федор Достоевский пишет: «Я — дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных» [22]

Федор Достоевский задолго до всех модернистов исчерпал идею «спасения из себя» и «наказания из себя». В частности, в последнем романе Федора Достоевского старец Зосима учит о наказании грешников, как о добровольно ими избранном или необходимом по их внутренним мотивам. Этому предшествует категорический запрет на всякий суд в отношении других: «Помни особенно, что не можешь ничьим судиею быти»[16]:292. Подразумевается, что и Бог тоже не судит праведников и грешников.

Согласно Достоевскому, грешник по смерти «видит и лоно Авраамово, и беседует с Авраамом, как в притче о богатом и Лазаре нам указано» [16]:292. Но уже не как в Евангелии Федор Достоевский учит, что грешник «и рай созерцает, и ко Господу восходить может» [16]:292. Федор Достоевский отрицает возможность материальных мучений грешников с телом, настаивая лишь на духовных муках: «мучение сие не внешнее, а внутри их» [16]:293. «Не внешнее» — поскольку происходит, по его учению, не от Суда Божия, а от того, что ко Господу нельзя взойти нелюбившему. В конечном счете Федор Достоевский допускает возможность для таких грешников спасение через покорность и смирение перед возлюбившими их праведниками.

Нескончаемость адских мук Зосима признает лишь добровольную, для «гордых и свирепых. Для тех ад уже добровольный и ненасытимый; те уже доброхотные мученики» [16]:293.

Впоследствии это учение о спасении станет одним из оснований нравственного монизма. Его развил в «Православном учении о спасении» митр. Сергий (Страгородский).

Наконец, в учении Федора Достоевского присутствуют такие фантомы, как «всечеловек» и «всечеловечность». Они вызваны к жизни необходимостью указать выход человеку за пределы личного существования: в монизме это возможно только в сверхличность, где исчезает всякая отдельность людей и народов. «Всемирность», «всечеловечность», «всеотклик», «всепонимание» у Федора Достоевского хорошо гармонируют с восприятием мира как нерасчлененного целого.

концепты

Аморализм, Антибуржуазная полемика, Великий Грешник, Всеобщее спасение, Грех (в гностицизме), Грешные святые, Космополитический национализм, Мир этот = мир иной, Плирома, Поиск истины в гностицизме, Поклонение страданию, Почва, Против личности, Сближение с народом, Святые грешники

патологическая речь →

см. также

основные сочинения

  • Достоевский Ф. М. Записки из подполья (1864)
  • Достоевский Ф. М. Преступление и наказание (1866)
  • Достоевский Ф. М. Идиот (1868)
  • Достоевский Ф. М. Бесы (1871)
  • Достоевский Ф. М. Подросток
  • Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы (1879- н.о.)
  • Достоевский Ф. М. Речь на Пушкинском празднике (1880)

Свернуть
Развернуть
источники

  •  Анастасий (Грибановский), митр. О Достоевском // Беседы с собственным сердцем.
  •  Антоний (Храповицкий), митр. Ф. М. Достоевский, как проповедник возрождения. — New York: Сев.-Амер. и Канадск. епархия, 1965.
  •  Арсеньев Н. С. О Достоевском: Четыре очерка. — Bruxelles: Жизнь с Богом, 1972.
  •  Бердяев Н. А. Философия Достоевского. — Рим: Эпоха, 1921.
  •  Бердяев Н. А. Миросозерцание Достоевского. — Прага: YMCA-Press, 1923.
  •  Бухарев А. М. О романе Достоевского "Преступление и наказание" по отношению к делу мысли и науки в России. — М.: Унив. тип. Катков и К°, 1884.
  •  Вышеславцев Б. П. Русская стихия у Достоевского. — Берлин: Обелиск, 1923.
  •  Гаврилов M. H. Духовные основы русской культуры: Основные идеи творчества Ф. М. Достоевского. — Bruxelles, 1954.
  •  Джексон Р. Л. Проблема вера и добродетели в «Братьях Карамазовых» // Достоевский. Материалы и исследования. Вып. 9. / Отв. ред. Г. М. Фридлендер. — Л.: Наука, 1991. — С. 124–132.
  •  Достоевщина // Державное слово. — 2007. — № 1. — С. 118-126
  •  Иустин (Попович), архим. Достоевский о Европе и славянстве. — СПб.: Адмиралтейство, 1998.
  •  Иустин (Попович), архим Философия и религия Ф. М. Достоевского. — Минск: Издатель Д.В. Харченко, 2007.
  •  Буздалов, Александр. Толкование искушений Христа у Достоевского // Богослов.Ru. - 2014.
  •  Зандер Л. А. Тайна добра. Проблема добра в творчестве Достоевского. — Frankfurt am Main: Посев, 1960.
  •  Зернов Н. М. Три русских пророка. Хомяков А. С., Достоевский Ф. М., Соловьев В. С.. — СПб.: Русская симфония, 2010.
  •  Иванов В. И. Достоевский и роман-трагедия // Борозды и межи. Опыты эстетические и критические. — М.: Мусагет, 1916. — С. 3–60.
  •  Иванов В. И. Экскурс: основной миф в романе Бесы // Борозды и межи. Опыты эстетические и критические. — М.: Мусагет, 1916. — С. 61–72.
  •  Иванов В. И. Легион и соборность // Родное и вселенское. — М., 1918. — С. 37-46.
  •  Иванов В. И. Лик и личины России // Родное и вселенское. — М., 1918. — С. 125-169.
  •  Роднянская И. Б. Вяч. И. Иванов. Свобода и трагическая жизнь. Исследование о Достоевском // Достоевский: Материалы и исследования. Вып. 4.. — Л.: Наука, 1980. — С. 218–238.
  •  Леонтьев К. Н. О всемирной любви. Речь Ф. М. Достоевского на Пушкинском празднике Восток, Россия и славянство. — М.: Республика, 1996. — С. 312-329.
  •  Лосский Н. О. Достоевский и его христианское миропонимание. — Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1953.
  •  Мочульский К. В. Достоевский: Жизнь и творчество. — Paris: YMCA-Press, 1980.
  •  Никитина, Фаина. Иисус Христос петрашевцев. К 180-летию со дня рождения М.В. Буташевича-Петрашевского и Ф.М. Достоевского // Русская философия: многообразие в единстве. — М.: ЭкоПресс-2000, 2001. — С. 159–162.
  •  Песков А. М. К истории происхождения мифа о всеотзывчивости Пушкина // Новое литературное обозрение. 2000. № 42 доступно адресу
  •  Помазанский, Михаил о.Догмат Халкидонского Собора и его истолкование в религиозной философии Вл. С. Соловьева и его школы // Православный путь. — 1951.
  •  Свенцицкий В. П. Жизнь Ф. М. Достоевского. — М.: Народное издательство, 1911.
  •  Сергий (Страгородский), архим. Православное учение о спасении. — Изд. 2-е. — Казань, 1898.
  •  Сердюченко, В. Достоевского и Чернышевского // Вопросы литературы. — 2001. — № 3
  •  Стрижев А. Н. Ф. М. Достоевский и Православие. — М.: Отчий дом, 1997.
  •  Успенский Г. И. Праздник Пушкина (Письма из Москвы — июнь 1880)
  •  Фридлендер Г. М. Достоевский: Материалы и исследования. — Л.: Наука, 1980.
  •  Фудель С. И. Наследство Достоевского. — М.: Русский путь, 1998.
  •  Cassedy, Steven. Dostoevsky's religion. — Stanford, Calif: Stanford University Press, 2005.
  •  Evdokimov, Paul. Dostoïevsky et le problème du mal. — Paris: Desclée De Brouwer, 1978.
  •  Evdokimov, Paul. Gogol et Dostoïevsky: ou, La descente aux enfers. — Paris: Desclée De Brouwer, 1961.
  •  Grillaert, Nel. Orthodoxy regained: the theological subtext in Dostoevskij’s ‘Dream of a Ridiculous Man // Russian Literature. — 2007. — № 62 (2). — P. 155–173


Сноски


  1. В городе Старая Русса пройдут чтения «Достоевский и современность» // Патриархия.ru. – 2005. – 21 мая. – Дата обращения: 28.11.2016
  2. в честь Фёдора Михайловича Достоевского // Кузбасская митрополия. – 2017. – 9 февраля. – Дата обращения: 18.2.2017.
  3.  Достоевский Ф. М. Ряд статей о русской литературе. Книжность и грамотность. Статья первая (1861 г.) // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1979. — Т. 19. — С. 7.
  4.  Достоевский Ф. М. Ряд статей о русской литературе. Введение // Полное собрание сочинений в 30-ти т. — Л.: Наука, 1978. — Т. 18. — С. 50.
  5. 5,0 5,1  Достоевский Ф. М. Записная книжка 1864-1865 гг. // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1980. — С. 196.
  6.  Достоевский Ф. М. "Свисток" и "Русский вестник" (1861 г.) // Полное собрание сочинений: В 30-ти т.. — Л.: Наука, 1979. — С. 113.
  7.  Достоевский Ф. М. Объявление о подписке на журнал "Время" на 1863 г. // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1980. — С. 209.
  8.  Достоевский Ф. М. Письмо к М. Н. Каткову 25 апреля 1866 г. // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1985. — Т. 28. Кн. 2. — С. 154.
  9.  Достоевский Ф. М. Необходимое литературное объяснение по поводу разных хлебных и нехлебных вопросов (1863 г.) // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1980. — Т. 20. — С. 58.
  10.  Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1873 г. Нечто личное // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1980. — Т. 21. — С. 29.
  11.  Достоевский Ф. М. Ответ "свистуну" (1863 г.) // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1980. — Т. 20. — С. 75.
  12.  цит. по Пирумова, Наталья. Михаил Бакунин. Жизнь и деятельность. — М.: Наука, 1966. — С. 22.
  13.  Достоевский Ф. М. Два лагеря теоретиков (1862 г.) // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1980. — Т. 20. — С. 21.
  14.  Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1873 г. Влас // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1980. — Т. 21. — С. 36.
  15.  Достоевский Ф. М. Письмо к С. А. Ивановой 17 (29) августа 1870 г. // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1986. — Т. 29. Кн. 1. — С. 137-138.
  16. 16,0 16,1 16,2 16,3 16,4 16,5  Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. Книги I–X // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1976. — Т. 14.
  17.  Достоевский Ф. М. Письмо к Н. А. Любимову 10 мая 1879 г. // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1988. — Т. 30. Кн. 1. — С. 63.
  18.  Достоевский Ф. М. Письмо к К. П. Победоносцеву 19 мая 1879 г. // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1988. — Т. 30. Кн. 1. — С. 66.
  19.  Достоевский Ф. М. Письмо к М. М. Достоевскому 26 марта 1864 г. // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1985. — Т. 28. Кн. 2. — С. 73.
  20. Аксаков И. С. Письмо Ф. М. Достоевскому от 23 августа 1880 г. // Известия ОЛЯ, 1972. Т. 31. Вып. 4. С. 356
  21.  Достоевский Ф. М. Письмо к И. С. Аксакову 4 ноября 1880 г. // Полное собрание сочинений: В 30-ти т.. — Л.: Наука, 1988. — Т. 30. Кн. 1. — С. 226-227.
  22. 22,0 22,1  Достоевский Ф.М. Письмо к Фонвизиной Н. Д. начало 1854 г. // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1985. — Т. 28. Кн. 1.
  23.  Достоевский Ф. М. Записная книжка 1860-1862 гг. // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1980. — Т. 20. — С. 152.
  24.  Достоевский Ф. М. Бесы // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1974. — Т. 10. — С. 200-201.
Жорж Санд +, Соловьев Владимир Сергеевич +, Фурье Шарль +  и Хомяков Алексей Степанович +
Всякий пред всеми за всех и за все виноват +, Греха единичного нет +, Если б кто мне доказал, что Христос вне истины +, Если Бога нет, то все позволено +, Красота спасет мир +, Ад — это невозможность любить +, Богородица — мать сыра земля +  и Атеист не может быть русским +
И бесы веруют и трепещут (Иак. 2:19) +  и Мария сохраняла все слова сии, слагая в сердце Своем (Лк. 2:19) +
Достоевский Федор Михайлович +
Церковь в параличе с Петра Великого +
Военно-инженерное училище Санкт-Петербурга +
Зосима старец (литературный персонаж) +  и Великий инквизитор +
Всемирность +, Всемирная отзывчивость +, Всечеловечность +  и Народ-богоносец +