Всякий пред всеми за всех и за все виноват

From Два града
Всякий пред всеми за всех и за все виноват
Каждый за всех и во всем виноват

Афоризм Достоевского из романа «Братья Карамазовы» (книга шестая, 1879), одно из выражений идеологии нравственного монизма. Существует в контексте другой и уже откровенно лжехристианской идеологемы «все – Христы».

определение

«Согрешив, каждый человек уже против всех согрешил и каждый человек хоть чем-нибудь в чужом грехе виноват. Греха единичного нет»[1]:26. «…главное — жертвовать и жертвовать, тогда все взаимно и будут счастливы, ибо предположить, что все Христы»[2]:106. «Каяться, себя созидать, царство Христово созидать… Мы, русские, несем миру возобновление их утраченного идеала… Представьте себе, что все Христы»[2]:177. «Если бы люди… были бы все как Христы, возможно ли, чтоб не было рая на земле тотчас же?… Нравственность Христа в двух словах: это идея, что счастье личности есть вольное и желательное отрешение ее, лишь бы другим было лучше. Но главное не в формуле, а в достигнутой личности, — опровергните личность Христа, идеал воплотившийся. Разве это возможно и помыслить? Вот тут труд всеобщий (если б все были Христы)…»[2]:193.

О том, что в итоге духовного развития (вернее – восстановления утраченного состояния всеединства и тождества) все души станут равными Христу, учили представители крайнего оригенизма – изохристы. Предпосылкой этой ереси является идея предсуществования всех душ в «Едином Существе» (гностической Плероме или Софии, оригенической Энаде, кабалистическом Адама Кадмоне) и души Христа как одной из этого богочеловеческого множества. Так вот суть в том, что антропология и христология Достоевского тоже не имеют между собой принципиального различия (которое, разумеется, есть в Ортодоксии). «Слово плоть бысть, т.е. идеал был во плоти, а стало быть, не невозможен и достижим всему человечеству. Да разве человечество может обойтись без этой утешительной мысли? Да Христос и приходил затем, чтоб человечество узнало, что знания, природа духа человеческого может явиться в таком небесном блеске, в самом деле и во плоти, а не что в одной только мечте и в идеале, что и естественно и возможно. Этим и земля оправдана»[2]:112.

Согласно догматическому учению Церкви, говорить о «виновности за всех» можно только (1) в отношении ветхого Адама, совершившего первородный грех, который вменяется всем его потомкам, отныне рабствующим греху, наследующим падшую природу прародителя; и (2) в отношении берущего на Себя (в качестве заместительной Жертвы) этот «грех мира» нового Адама (Рим. 5:12-19). Персонажи, изрекающие эти слова у Достоевского, произносят их не как грешные потомки ветхого Адама и даже не как кающиеся христиане, но именно в контексте нравственной сверхзадачи «становления Христом», в таком смысле понимая апостольский завет «подражания Христу». Иными словами, по Достоевскому, «Христос и приходил затем, чтоб человечество узнало, что природа духа человеческого может явиться в таком [же как у Христа] небесном блеске, и что [сделать себя виновником и ответчиком за всех каждому носителю этой природы] естественно и возможно».

Например, Дмитрий Карамазов, добровольно идущий на каторгу как на крест, потому что сам невиновен, за чужое преступление как за свое, чтобы страданием себя, «агнца», искупить грех реального преступника и походя спасти и воскресить других погибших: «Можно найти и там, в рудниках, под землею, рядом с собой, в таком же каторжном и убийце человеческое сердце… Можно возродить и воскресить в этом каторжном человеке замершее сердце, можно ухаживать за ним годы и выбить наконец из вертепа на свет уже душу высокую, страдальческое сознание, возродить ангела, воскресить героя!… их ведь много, их сотни, и все мы за них виноваты!… Потому что все за всех виноваты… За всех и пойду, потому что надобно же кому-нибудь и за всех пойти. Я не убил отца, но мне надо пойти. Принимаю!» (Д., XV,30-31). Получается, у самого сердце априори «ангельское», поэтому может уже, как Христос, других воскрешать, как Лазарей… В Православии как таковом это называется «прельщение» («начал он весь как бы в каком-то восторге»; «тогда приснилось мне… это пророчество» (там же)). Тот же «восторг» и «пророческие сны» у Зосимы (и у Тихона до этого): «Каждый за всех виноват… — Пострадай, пролей кровь, все обнимутся… все сольются (Из частного организма в общий организм)» (Д., XV,243). Опять какая-то гностическо-оригеническая по типу идея всеединства. «Главное. — За всех виноват, загноили землю. Мог светить, как единый безгрешный. Ибо всяк может поднять ношу его [Христа], всяк — если захочет такого счастья. Он был человеческий образ» (Д., XV,250).

Другой аспект этого же афоризма Достоевского, или еще одна его вариация: «всякий из нас пред всеми во всем виноват, а я более всех» (Д., XIV,260). На этот раз летящая на крыльях ветра фраза вложена в уста умершего в молодости старшего брата Зосимы, заявленного в романе как великий подвижник. «Ну и чем это ты пред всеми больше всех виноват? Там убийцы, разбойники, а ты чего такого успел нагрешить, что себя больше всех обвиняешь?» – «…знай, что воистину всякий пред всеми за всех и за всё виноват. Не знаю я, как истолковать тебе это, но чувствую, что это так до мучения» (там же).

Понятие и «ощущение» греховности у Достоевского крайне ослаблено. Виновность понимается только как виновность перед природным достоинством человеческого естества, а не как беззаконие перед Богом. Поэтому и исповедуются у Достоевского люди только друг другу (а не Христу-Богу в образе принимающего исповедь священника) и судятся только судом собственной совести (то, что называется «автономия воли» в «нравственной метафизике» кантианства и тоже неопелагианстве, по сути). Поэтому «вина» в данном случае – это не более чем гуманистический (неогностический) суррогат «греха». Совесть как «всецелый разум» в трансцендентальном идеализме, как голос идеального «всечеловечества» в человеке, – это и есть главный объект этой сакрализированной, квазихристианской виновности. Виновность «более всех» здесь означает более чем у других развитую совесть как высшую разумность. Так, за декларируемой «виной пред всеми» (пороком, грехом, духовным ущербом) скрывается нечто прямо противоположное – собственное духовное преимущество перед всеми, причем осознанное. «В чем идеал? Достигнуть полного могущества сознания и развития, вполне сознать свое я — и отдать это всё самовольно для всех. В самом деле: что станет делать лучшего человек, всё получивший, всё сознавший и всемогущий?» (Д., XX.192). То есть, виновность за всех означает невиновность за себя самого. Подобному аспекту пелагианства был посвящен отдельный анафематизм Карфагенского собора (418-419гг.): «…аще кто речет, яко святые, в молитве Господней: остави нам долги наша (Мф 6:12), не о себе глаголют, поелику им уже не нужно сие прошение, но о других грешных, находящихся в народе их, и яко не глаголет каждый из святых особо: остави мне долги моя, но остави нам долги наша, так чтобы сие прошение праведника разумелось о других паче, нежели о нем самом: таковый да будет анафема» (правило 129. Правила Святых Поместных Соборов с толкованиями. М., «Паломникъ», «Сибирская благозвонница», 2000. С.705-706.).

в речи мастеров

Аскольдов Сергей Алексеевич, Достоевский Федор Михайлович, Иларион (Алфеев), Каллист (Уэр), Комаров Сергей Николаевич, Мень Александр Вольфович, Никодим (Ротов), Питирим (Нечаев)

источники



Сноски


  1.  Достоевский, Федор. Бесы. Глава «У Тихона» // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1974. — Т. 11. — 58–308 с.
  2. 2,0 2,1 2,2 2,3  Достоевский, Федор. Бесы. Подготовительные материалы // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. — Л.: Наука, 1974. — Т. 11. — 58–308 с.