Эмоционально стертая речь
В экстазе гностик стремится говорить как можно более эмоционально, чтобы эффективнее передать свое гностическое опьянение другим. Такое постоянное повышение тона немедленно (по меркам истории языка) вызывает эффект сатиации. «Новый, живой и яркий язык» становится эмоционально стертым, яркость языка приводит к его стертости, сниженности. Например, советские лозунги утрачивают эмоциальный заряд уже к концу 1918 года (тут играют роль и внелингвистические факторы: голод, война, панические страхи). Лозунги Февральской революции прожили еще меньше, пройдя полный цикл буквально за несколько месяцев.
Эмоциональная и эмоциональная речь образуют цикл: «гностическое опьянение - похмелье - опьянение», «состояние яркого бодрствования, полноты жизни - сон - пробуждение».
Согласно А. М. Селищеву, «сильная жестикуляция и выразительная мимика сопровождают эмоционально-насыщенную речь. Быстрота распространения языковых черт революционного времени и неизменно происходящее при этом распространении ослабление и утрата их эмоциональной значимости»[1]. Многие из терминов, употребляемых в партийной и советской среде «имели вначале эмоциональное значение. Но с распространением в широких кругах они утратили эмоциональный оттенок. Употребляясь в речи часто, некоторые из излюбленных слов и сочетаний утратили не только эмоциональную окраску, но и реальное значение, не соответствуя тем предметам и явлениям действительности, к которым относятся они в речи лиц, бессмысленно пользующихся теми или иными модными словами»[2].
Г. О. Винокур отмечает: «Смысл слова может быть понятен лишь до тех пор, пока жива, действенна его форма. Когда форма слова перестает ощущаться как таковая, не бьет по восприятию, то перестает доходить до сознания и смысл. Живое слово превращается в название, этикетку. Это особенно ясно на примере поэзии. Невозможно восприятие, если внимание не преломлено поэтической формой. И вовсе не парадоксом поэтому является утверждение, что поэзия Пушкина, как источник побуждения и впечатления, массе в настоящее время совершенно непонятна. Масса на стихи эти реагировать неспособна. Она реагирует на Маяковского, Демьяна Бедного. Шарль Балли, которому мы многим обязаны в области изучения фразеологических явлений языка, предостерегает против иллюзии, будто выразительность, экспрессивность того или иного оборота речи может бесконечное время сохранять свою силу. „Хорошо известный психологический закон учит нас, — пишет он, — что повторение автоматизует ассоциации и ослабляет силу связанных с ними впечатлений. Язык не составляет в этом смысле исключения: экспрессивный знак языка, передающийся из уст в уста именно в силу своей экспрессивности, в конце концов обесцвечивается и притупляется; он постепенно теряет свою энергию. В этом случае он исчезает вообще из языка, или, же — весьма частый случай — его делает своим достоянием язык интеллектуальный, и это естественно, так как потеря экспрессивности делает знак условным и сводит его к простому обозначению понятия“[3]»[4]
Революционный лозунг — не может и не должен быть клише, проще говоря: революционная фразеология, поскольку она есть язык агитации и действия, а не плод кабинетных размышлений на тему об агитации и действии, — уже не может быть фразеологией. В этом смысле самое выражение «революционная фразеология» есть contradictio in adjecto. Между тем, наша агитационная речь, в огромном большинстве случаев, стала именно фразеологией, условной традицией, терминологической номенклатурой: ее экспрессивность и впечатляющая сила поблекли. Без преувеличения можно сказать, что для уха, слышавшего словесные канонады Октября, фразеология эта не более, чем набор обессмысленных звуков. Один коммунист, искренне преданный делу рабочего класса, прекрасный знаток профессионального движения, говорил мне как-то, что когда он где-нибудь слышит или читает формулу: «наступление капитала», то ему хочется бежать за три версты, он уже не может прочесть статьи, написанной под этим заголовком, не может дослушать речи, посвященной этой теме[4].— Г. О. Винокур
приемы
Эмоционально стертая речь вызывает те же приемы, что и эмоциональная: пасимология (жестикуляция, мимика), штамп, гипербола, амплификация, стертая метафора, лозунг.
- приставки
Архи-, сверх-, супер-, гипер-.
Не просто «важный», а «архиважный», не реакционер, а «архиреакционер Баррес» (Ленин, 1907); пьеса Ж.-П. Сартра не реакционная, а «архиреакционная»[5]; Царское правительство не «реакционное» (это слово кажется слишком мягким), а «архиреакционное» ([И. Н. Шабатин)[6]. У Шабатина ненамеренная перекличка с окружающей его статью церковной речью: «архиепископ», «архиерей», «архидиакон».
примеры
Примеры эмоционально стертой речи можно использовать для иллюстрации эмоциональной речи и наоборот.
Она. Вчера был ужасный ветер.
Он. М-да. В общем и целом, погода невыявленного характера. Я целиком и полностью горячо протестую против гнусных выпадов ветра. Но, безусловно, революционная летняя волна победит весенние мелкобуржуазные шатания [7].
Три врага у русских коммунистов: активные представители других социалистических и демократических партий — «соглашатели», русская эмиграция и дипломатия других государств. По их адресу направлены самые «крепкие» словечки коммунистических деятелей — словечки, вызванные теми или иными выступлениями противника. Эти слова должны были выразить с особой силой всю непосредственность настроения коммуниста. Но вследствие частого употребления эмоциональная значимость некоторых из этих слов и выражений утрачена: они стали употребляться как обычные термины по отношению к тем или иным лицам и явлениям. Напр., если речь заходит о русской эмиграции, то она называется обычно «белогвардейская сволочь»; если говорят о социалистах-меньшевиках, то это говорят о «социал-изменниках», «социал-предателях»; противо-коммунистические мероприятия того или иного правительства это — «махровая реакция империалистической клики»[2].
Разлад в предприятии —
грохочет адом,
буза и крик.
А этот, как сова,
два словца изрыгает:
— Н а д о
с о г л а с о в а т ь! —
Учрежденья объяты ленью.
Заменили дело канителью длинною.
А этот
отвечает
любому заявлению:
— Н и ч е г о,
в ы р а в н и в а е м л и н и ю. —
Надо геройство,
надо умение,
чтоб выплыть
из канцелярщины вязкой.
а этот
жмет плечьми в недоумении:
— Н е у в я з к а! —
Из зава трестом
прямо в воры́
лезет
пройдоха и выжига,
а этот
изрекает
со спокойствием рыб:
— П р о д в и ж к а! —
Разлазится все,
аппарат — вразброд,
а этот,
куря и позевывая,
с достоинством
мямлит
во весь свой рот:
— И с п о л ь з о́ в ы в а е м.—
Тут надо
видеть
вражьи войска,
надо
руководить прицелом, —
а этот
про все
твердит свысока:
— В о б щ е м и ц е л о м.—— Владимир Маяковский. «Искусственные люди» (1926)
Особенно характерен следующий факт: обе наши центральные газеты — «Известия» и «Правда» — два дня подряд приводили как-то телеграммы о конференции Независимой Рабочей партии в Лондоне. И вот обе эти телеграммы, в обеих газетах, оба дня шли все под тем же классическим заголовком: «Среди соглашателей»… Можно ручаться, что у девяти десятых читателей этот заголовок отбил охоту прочесть телеграмму.
И правда ведь: мне по крайней мере достаточно увидеть статью, озаглавленную : «Больше внимания сельскому хозяйству», или: «Больше внимания Красному флоту», чтоб ни за что не прочесть этой статьи. Мне достаточно увидеть напечатанное жирным шрифтом: «Балканский костер грозит вспыхнуть», чтобы усомниться, в самом ли деле существует такой костер? Да подлинно, существуют ли и Балканы? Можно ли в самом деле на шестой год революции щеголять такой изысканной фразеологией:
Рабочий класс -— сам спаситель. Он своей собственной рукой добьется освобождения… В день 1 мая поднимет он свои алые знамена, и его боевая песнь, песнь освобожденного труда, понесется над миром, пробуждая к борьбе новые и новые миллионы трудящихся.
Ведь подумать только, как бессмысленно звучит здесь эта фраза из «Интернационала»: «Он своей собственной рукой добьется освобождения» — фраза, тысячи раз пропетая и выслушанная любым из рабочих, любым из крестьян… и лишенная сваей музыкальной формы. Трудно поверить, что эт а агитация, по существу являющаяся лишь фразеологическим пустозвонством, побуждает к действию тех, кто подымает первомайские знамена[4].— Г. О. Винокур
Стоит изобрести удачное, меткое словечко: «смычка», как через несколько месяцев, вследствие необузданного, абсолютно непланомерного и бездарного его применения, оно превращается в нелепую погремушку, лишенную и первоначального смысла и первоначальной свежести стилистического порыва. Точно также невыносимы тысячекратно, кстати и некстати повторяемые: «Грызи зубами гранит науки», «лицом к деревне», «даешь культкомиссию», «крепи красный флот», «режим экономии» и прочие элементы нашей фразеологии, долженствующие быть лозунгами и призывами, а на деле являющиеся — в лучшем случае — поговорками, пословицами и заученными «общеизвестными цитатами». Даже самые, казалось бы, призывные слова и восклицания, в силу той обстановки, в которой протекает их стилистическое усвоение и закрепление, превращаются в клише и штампы. Все эти «да здравствует» и «долой», попеременно обращаемые к «передовому авангарду рабочего класса», «победе рабочих и крестьян», «международной солидарности» и — с другой стороны — к «взбесившимся империалистам», «акулам мирового капитала», «реформистским лакеям» и т. д., и т. п. — все; эти боевые трубы приобрели настолько сильную фразеологическую установку, стали в такой степени конвенциональными, что стилистически они звучат как печати и надписи секретаря, заверяющего копию с подлинником, на воззваниях, манифестах и обращениях, которые ими заканчиваются. Это своего рода общеобязательная формула вежливости, фразеологически сходная с заключительным «Yours very truly» на английском деловом письме, с закрывающим какое-либо ученое собрание «разрешите поблагодарить докладчика» в устах председателя и пр. С точки зрения стилистической действенности все эти поговорки — сплошь «заумный язык», набор звучаний, на который нельзя реагировать инстинктивно и непосредственно[4].— Г. О. Винокур
источники
- Винокур Г. О. Язык быта. Язык «нэпа» // Культура языка / Подг. текста И. В. Пешкова. — М.: Лабиринт, 2006. — 256 с. — (Филологическая библиотека). — ISBN 5-87604-077-0.
- Винокур Г. О. Один из вопросов языковой политики. О революционной фразеологии // Культура языка / Подг. текста И. В. Пешкова. — М.: Лабиринт, 2006. — 106-12 с. — (Филологическая библиотека). — ISBN 5-87604-077-0.
- Ефремова Т. Ф. Толковый словарь словообразовательных единиц русского языка. — М.: Русский язык, 1996. — 638 с. — 2060 экз. — ISBN 5-200-01767-X.
- Селищев, Афанасий. Язык революционной эпохи // Труды по русскому языку. — М.: Языки славянской культуры, 2003. — Т. 1. — С. 47-279.
Сноски
- ↑ Селищев, Афанасий. Из наблюдений над русским языком последних лет. Тезисы к докладу // Труды по русскому языку. — М.: Языки славянской культуры, 2003. — Т. 1. — С. 46.
- ↑ 2,0 2,1 Селищев, Афанасий. Язык революционной эпохи // Труды по русскому языку. — М.: Языки славянской культуры, 2003. — Т. 1. — С. 47-279.
- ↑ Charles Bally, Le langage et la vie. p. 179.
- ↑ 4,0 4,1 4,2 4,3 Винокур Г. О. Один из вопросов языковой политики. О революционной фразеологии // Культура языка / Подг. текста И. В. Пешкова. — М.: Лабиринт, 2006. — 106-12 с. — (Филологическая библиотека). — ISBN 5-87604-077-0.
- ↑ Ю. Копьев. Венский театр сегодня (1951.03.03) // Советское искусство, № 18 (1302), 1951
- ↑ Шабатин И. Русская Православная Церковь в 1917 - 1967 гг. // Журнал Московской Патриархии. – 1967. – № 10. – С. 32
- ↑ «Смех.» № 24. 1926. цит. по Селищев, Афанасий. Язык революционной эпохи // Труды по русскому языку. — М.: Языки славянской культуры, 2003. — Т. 1. — С. 81.
